— Опять ты меня опередил, — вздохнул Юша. — Но оно и хорошо. Сам бы я это змеиное кубло не размотал. Да, по ходу: чего ты на нас с Шуриком набросился с порога? Ни здрасте, ни час добрый…
— А крест кто нашел — и ни слова?! Мы бы, может, все раньше раскрыли! За сокрытие улик знаешь что бывает…
— Тихо, неровен час голос опять сорвешь. Ну, крест, ну, нашли. Может, у Шурика такой же точно.
— Да твоему Шурику на такой крест три жизни пахать!
— Это ты брось, — огорчился за меня шкипер. — Шурик у нас — голова. Вот получит Нобелевскую премию — шо тогда скажешь?
— Как получит — так и скажу. А пока наливай за нее, за родимую.
— А ты чего припух? — Юша наполнил третью рюмку. — За тебя пьем, академик. Сколько нынче Нобелевка тянет?
В тот же день я вошел в кабинет Гликмана твердым нетрезвым шагом.
— Явление хлюста народу, — хмуро заметил директор. — Практика пришла к логическому концу?
— Вот именно, — подтвердил я. — Больше не выдержу.
Я вспомнил пьяную слониху Маланью, князя Гусева-Святомирского, у которого нам чуть не отвинтили головы, печальную судьбу страусихи Лизаветы, удушенной во цвете лет, как Дездемона, спасение енота-искусствоведа, месть за Умку… Все было терпимо, пока не стали появляться человеческие трупы. И когда дошло до восьми «жмуров», я понял: пора кончать. Особенно после трупа в козлином загоне.
— Ну что, Масолов, делу время, потехе час, — подытожил Гликман.
— У вас тут сплошная потеха…
— А я предупреждал. Учитывая твоего наставника, ты мог стать инвалидом умственного труда. Но выдюжил. Так что отзыв о практике получишь отличный. Заходи завтра, получишь. А пока — трезвей. До талого.
Я поблагодарил директора, повернулся и пошел. Переступая порог, услышал вслед:
— Поплыли муде по высокой воде…
Вздохнул и вышел.