Школа 1-4

Когда Зина выскальзывает из-под одеяла, чтобы уйти спать, Катя оста?тся лежать в темноте, покрытая пятнами чувственных воспоминаний. Она вспотела и волосы все перепутались, ртом и руками она вс? ещ? ощущает тело Зины, голое, щекочущее и т?плое, лиш?нное того пугающего металлического жара, каким владела кожа м?ртвой Саши. Она знает теперь, ладонями, пальцами и ртом, какие у Зины соски, как меняют они температуру, плотность и влажность, как изменяется форма е? груди, что у не? под мышками, она знает прыщики на е? б?драх, с тыльной стороны, и какого вкуса то, к чему она никогда бы не подумала прикасаться ртом. Но Зина тоже прикасалась, это было так глупо, что хотелось смеяться, но потом Зина начала делать ей пальцами больно, и было уже не смешно, а как-то дико, мучительно сладко. Вспоминая вс? это, Катя стыдится и не может уснуть, она вс? пытается себя убедить, что они с Зиной просто делали вместе то, что нельзя, но сама в это не верит, потому совсем по-другому, по-новому, мучилась только что е? душа.

Утро приходит неизменным, со своим полусонным подъ?мом и умыванием во дворе, у железного крана, когда холодная вода обжигает кожу, ещ? хранящую тепло несбывшегося сна, но теперь у Кати есть что-то особенное, тут, внутри, куда никто не может заглянуть, оно греет е?, свернувшись калачиком под сердцем, и лижет своим ласковым языком, тайно и любяще, как лизала е? ночью Зина.

Работают интернатские девочки в том самом кирпичном здании, которое Катя первым увидела по сво?м прибытии. Оно располагается на ведущем месте территории, являя собой единственный допустимый смысл существования узниц воспитательного учреждения, иначе они стали бы бесполезными паразитками, томящими шею советского народа. Кирпичное здание, наполненное швейными столами, где девочки шьют и кроят простую одежду и постельное бель?, позволяет им отрабатывать кашу, которую они едят, и воскресный суп с картошкой, и чай без сахара, и кипяч?ное молоко в металлических кружках, которое им дают на ужин вместе с парой сухарей. Катя быстро привыкает к однообразной работе, которую выполняет часами напрол?т, не думая больше ни о ч?м, потому что если задумаешься, можно допустить брак, а за это наказывают, так пару дней назад одну девочку из третьего барака посадили на ночь в сарай у дальней стены, а там, говорят, холодно, и живут крысы. После той ночи девочка осталась жива, но каждый раз, видя контролирующую труд Надежду Васильевну, полноватую женщину в гимнаст?рке, с сытым лицом, будто сделанным из хорошего теста, и выпирающими из е? подтянутой фигуры грудями, та девочка дрожала, потому что вспоминала, наверное, крыс. Собственно, грудь - это элемент, раздражающий саму Надежду Васильевну, потому что она есть существо полностью сознательное и ч?тко проводящее линию на служение делу народа и справедливости пут?м перевоспитания трудных детей, а грудь ей при этом получается вроде как ни к чему, и даже вредна, так как призвана обращать на себя внимание мужчин и способствовать неуместной в данных обстоятельствах любви. Поэтому Надежда Васильевна старается забыть о собственной груди, как о бродящих в небе кометах, чуждых до времени делу социалистического строительства, но грудь вс? равно лезет впер?д, тесня одежду своей нездоровой сытостью, и Надежда Васильевна расстраивается о ней, а в бане даже вздыхает, утирая сл?зы, над необузданностью плоти, тугой, как вес?лый бахчевой овощ.

Катя, теперь познавшая другого человека с такой же животной стороны, как знала раньше только саму себя, замечает отныне эту сторону во всех живых людях, любую женскую личность может она представить себе раздетой и почувствовать вкус и запах е? тела, или вообразить е? при исправлении естественных потребностей, или делающей то, что нельзя. И вскользь увидев на производственном рассвете ещ? пуще раздувающее себя от дыхания вымя Надежды Васильевны, Катя сразу начинает думать по этой линии, думает и забывает на какое-то время отвести глаза, лишь заметив, что Надежда Васильевна тоже смотрит ей в ответ, она опускает взгляд к своему шитью.

- Чего пялишься? - спрашивает Катю Надежда Васильевна. - Делать больше нечего?

Катя сразу видит несколько крыс, нюхающих ей носки сапог, прежде чем начать суетливо их грызть.

- Я тебя спрашиваю, чего палилась?

- Извините пожалуйста, Надежда Васильевна, - говорит Катя, поднимая глаза. - Я просто так смотрела.