Школа

Теперь он больше не сможет прийти на совещание и держать голову высоко, считая себя равным тем кто сидит по другую сторону стола. Он никогда не был им равным, но у него была иллюзия, что он их даже превосходит. Теперь он вообще больше не мог работать.

Его рука ухватилась за стебель сорняка и лениво провела им по песку. Образовалось изображение секции крыла, странно неправильной секции крыла, которая вызвала бы смех в любой инженерной группе. Но законы воздушного потока и подъемной силы были не совсем такими же на высоте двадцать одной тысячи метров, как на уровне моря. Его секция могла бы улучшить характеристики Девяносто первого на двадцать процентов. Он был в этом уверен. Почему он никогда не пытался проверить это? Ведь он чувствовал, что это нужно сделать, и в разговоре с Неглом даже утверждал, что он провел проверку, но ничего не получилось.

Он совсем не понимал теперь свое поведение. Может быть, правда заключалась в том, что он не хотел сталкиваться с возможностью насмешек за свое неортодоксальное инженерное решение, и убедил себя, что это идея  дикая, не имеющая никаких достоинств? У него не было ответа на этот вопрос.

И как теперь жить? Институт забрал у него веру в себя и возможность работать, но возможно Институт и сможет вернуть ему все это обратно? Ведь это шанс. Он должен вновь встретиться с Вульфом в Институте. Другого пути нет.

Было уже поздно, когда он добрался до Института, но дон Вулф все еще был в своем кабинете. — Я ожидал, что вы вернетесь сегодня, — сказал он. — Вы повергли нас в настоящий шок, когда мы увидели запись вашего опыта с Зеркалом сегодня утром. Ваш уровень терпимости к страху выше, чем мы видели до сих пор. У вас больше мужества, способности честно взглянуть на себя, чем у кого-либо, кто прошел через это до вас. Обычно требуется неделя или две, чтобы осознать столько, сколько вы получили за час.

— Полагаю, я должен быть рад, — саркастически сказал Монтгомери. — Я хочу вернуть то, что у меня было раньше. Может, я и был неудачником, но, по крайней мере, я справлялся со своей работой. Вы отняли у меня эту способность. Вы должны вернуть ее!

Вульф очень медленно покачал головой и слабо улыбнулся:

— В Зеркале заложен фундаментальный принцип, — он поддерживает изображение, но не заставляет вас смотреть. Вы не видите ничего, кроме того, что хотите видеть. Сейчас для вас есть только один выход: вернитесь назад, посмотрите еще раз и спросите себя, почему вы должны были довольствоваться характером фальшивой большой шишки вместо того, чтобы быть самостоятельной продуктивной личностью.

Монтгомери и собирался это сделать. Зеркало обладало гипнотическим (а может наркотическим?) эффектом. Он должен вернуться, пресмыкаясь, и посмотреть, есть ли какой-нибудь ответ на вопрос способен ли он быть честным инженером, а не прикрываться мундиром.

Дон Вульф проводил его в комнату с Зеркалом, там все разрушения, произведенные Монтгомери в припадке ярости, были устранены и Вульф, не сказав об этом ни слова, спросил:

— Я собираюсь подождать вас в своем кабинете. Зайдете, когда закончите?

Монтгомери машинально кивнул, словно в оцепенении. Его руки слегка дрожали, когда он сел и надел гарнитуру. Как наркоман, подумал он. Ты ненавидишь эту дрянь и не можешь оставить ее в покое.

Вульф некоторое время наблюдал за ним, озабоченно нахмурившись:

— Я могу немного уменьшить уровень страха, если хотите. Поскольку ваша собственная точка восприятия так высока, вам может будет легче…

Монтгомери отмахнулся от него:

— Оставь все как есть. Я хочу знать, что происходит — я должен это выяснить.

Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, когда Вульф закрыл за собой дверь. Чувство покоя и безмятежности начало наполнять его, и он подумал, что не должен был убегать утром, срываясь в гневе, как он это сделал, а должен был разобраться во всем этом тогда.

Однако было странно, что теперь, после той первоначальной паники, он был даже рад, что осознал фальшь, которой была пронизана вся его карьера.  Он испытывал облегчение, ведь каждый раз, отправляясь на инженерные совещания, он испытывал страх совершить какой-нибудь ляп, который вызовет смех у инженеров. Половина мышц его тела сохраняла мучительное напряжение в ожидании этого. И он гордился тем, с каким изнеможением покидал эти встречи. Он приходил домой, плюхался на диван в конце дня и рассказывал Хелен, какой тяжелый у него был сегодня день.

Он начал смеяться, сначала медленным смешком, который быстро перерос в почти неконтролируемые спазмы, граничащие с истерикой, когда он полностью увидел всю нелепость этой «тяжелой жизни».

Постепенно смех стих. И паника вернулась. Не такой сильная, как в первый раз, но она была. Он почувствовал себя беспомощным и одиноким. Можно было посмеяться над собой за то, что он вел себя как дурак, но это не меняло того факта, что он делал все, что мог в тех обстоятельствах. Он был некомпетентен. Он никогда не смог бы стать инженером, как Сорен Гандерсон, даже если бы признал, что он дурак-дураком. Ничто не могло изменить реальную картину его неадекватности.