Школа Добра

– Полноценных волчиц держат в отдельной деревне. Заботятся о них... Неплохо, кстати, заботятся... У оборотней вообще очень силен культ беременной женщины. А полноценная волчица, как говорят наши старейшины, это волчица беременная, – неохотно пояснила Ингрид, а я в ужасе зажала рот рукой.

Все-таки не зря я оборотней не люблю. Об этой стороне их темной жизни я как-то раньше не слышала.

– Мы вымираем, знаешь ли, – продолжила несчастная волчица. – Вот наши мужчины и нашли выход из положения... Ты не думай, раньше все не так было. Это лет двадцать назад началось...

Она не пыталась оправдать свой народ, нет, она усталым голосом просто констатировала факт.

– И что, все-все волчицы... вот так вот? – прошептала я.

– Не все, – Ингрид угрюмо оскалилась. – Мама моя вот не хотела быть инкубатором... и знаешь, чем закончила?

Не знаю, но, кажется, догадываюсь. Непонятно только, почему Уна называла себя последней рыжей волчицей старинного рода. Впрочем, это не мое дело. И я решила не лезть в чужую душу и не бередить и без того гноящиеся раны.

Следующие несколько минут мы провели в тишине. Ингрид тоскливо рассматривала отражение луны в воде горного озера, а я размышляла об обряде, про который говорил айвэ Лиар. Что он задумал? Я предполагала, для чего ему могла понадобиться я. Точнее, я точно знала, для чего. Но волчица... Даже не волчица, потому что, как выяснилось, никто не знал о силе крови Ингрид, а... сука. Я споткнулась на неприятном слове и покосилась на свою спутницу.

Сейчас, когда она была в шкуре волка, сложно было определить, сколько ей лет, а в замке под завывания сигнализации времени особо не было, но я была почти уверена, что она младше меня. И намного. Что-то такое странное было в ее грустных глазах, что заставляло меня думать о брошенных на произвол судьбы котятах и раненых щенках. Короче, просто до слез хотелось обнять рыжую голову, прижать к груди и пожалеть.

Стоящее торчком ухо дернулось, и Ингрид зарычала, глядя на заросли камыша.

– Кто там? – крикнула я и придвинулась к волчице, истово надеясь увидеть в свете луны вздернутый Дунькин нос, но вместо него увидела совершенно посторонний пятачок зеленого цвета.

Ингрид издала жутковатый утробный звук и сделала шаг вперед.

– Подожди, – прошептала я и осторожно положила руку ей на загривок. – Вряд ли маленький болотник сможет нам навредить.

На вид  пришедшему было лет шесть, не больше, но у болотников это, если честно, ничего не означает: у них особь считается ребенком до тех пор, пока цвет с зеленого на коричневый не поменяет, а это может произойти как в два года, так и в пятьдесят два.

– Что тебе надо? – спросила я.

– Мне? – кустистые бровки удивленно изогнулись, а рот округлился, обнажая неровные желтые зубы. – Сами же звали...

– Я русалок звала, – возразила я, игнорируя его "мы". Никаких "мы" нет. Есть я и моя собака. Или волк. Без разницы. Раз Ингрид не хочет, чтобы кто-то узнал о том, что она оборотень, будем сохранять инкогнито с самого начала.

Болотник хмыкнул и у виска весьма однозначно покрутил:

– Спятили? Какие русалки? Они же из светлых.

– И что, – не поняла я. – С каких пор светлым в темные миры дорога закрыта.

– Наверное, с тех пор, как война началась, – зеленый человечек постучал себя пальцем по лбу. – Ты что, с луны свалилась?

Видимо свалилась. Мы с Ингрид обменялись шокированными взглядами. Она едва заметно кивнула головой в сторону болотника и я, вздохнув, все-таки спросила.

– Мы были... мы не могли... мы ничего не слышали. Какая война-то?

– Самая обнакновенная, – он болезненно сморщил и без того морщинистый пятак и пошевелил губами. – И эта, как ее? Государственный переворот. О!

И вверх указательный палец поднял. Мы с волчицей послушно проследили за его движением, словно надеясь на кончике острого коготочка увидеть этот самый переворот, а увидели щербатую луну. И я, например, перепугалась до чертиков, а Ингрид вдруг протяжно завыла. И еще горестно. У меня от ужаса мурашки побежали по всему телу. А когда откуда-то из-за гор до нас долетел ответный волчий вой, болотник бросился наутек, я же вцепилась двумя руками в рыжую шкуру и взмолилась громким шепотом:

– Ингрид, пожалуйста, хватит!!

Она рефлекторно огрызнулась, схватив меня клыками за край все еще мокрого рукава, а потом понуро опустила голову.

– Не надо было меня спасать, – наконец произнесла она. – Теперь все одно.

– Что одно?

– К светлым меня не пустят, а у темных... Либо сука, либо инкубатор... – и с нечеловеческой просто тоскою на гладкие воды холодного озера посмотрела.

И я готова была поклясться, что озеро тихонько зашептало в ответ на ее безмолвный вопрос:

– Иди сюда. Здесь тихо и спокойно. Отдохнешь. Я залечу твои раны. Я омою душу живой водой, укрою легким одеялом, согрею израненное сердце.

И подмигнуло таинственно, и колыхнулось волнами, от чего луна ухмыльнулась нам щербато и призывно. Ингрид бездумно сделала шаг к берегу, а я повисла на ее шее:

– Стой!

– Отстань.

– Стой, я говорю!..