Школа Добра

– А вот оно где, твое любимое Звездище, – ехидно сообщил Григорий, когда я и без него уже все поняла.

–Там, где клён шумит над речной волной,

Говорили мы о любви с тобой,

Опустел тот клён, в поле бродит мгла,

А любовь, как сон, стороной прошла,

А любовь, как сон, стороной прошла,

А любовь, как сон, стороной прошла, –натужно и до слез трогательно надрывался мой вредный и не поддающийся до недавнего времени дрессуре воспитанник, а Вельзевул Аззариэлевич тыкал в него пальцем и активно уговаривал:

– Ну, давай еще раз, хотя бы припев, а? Ты же хороший, ты же все понимаешь. А я тебе снова налью, а? – здесь явно имело место спаивание несовершеннолетнего пельменя. И это было не самым ужасным. Самым ужасным было то, что пельмень моему ректору отвечал голосом слегка пьяным и хриплым:

–Желаю, чтобы все!!

И далее снова чисто и в той же тональности:

–Сердцу очень жаль, что случилось так,

Гонит осень вдаль журавлей косяк.

Четырём ветрам грусть-печаль раздам,– тут пан Ясневский почти сорвал концерт, громко подпев условно в тему, Звездинский замолк на мгновение, но затем настойчиво продолжил:

–Не вернётся вновь это лето к нам.

Не вернётся вновь, не вернётся вновь,

Не вернётся вновь это лето к нам.

Это полный восторг. Я затаила дыхание и спросила... блин, у пельменя и спросила:

– А дальше можно?

– Дальше? – ректор Ясневский поднял голову и пьяно мне улыбнулся. – А дальше так...

И они запели дружно и уж как-то слишком слаженно, я даже заподозрила на мгновение, что это далеко не первая их совместная пьянка:

–Ни к чему теперь за тобой ходить,

 Ни к чему теперь мне цветы дарить,

Ты любви моей не смогла сберечь,

Поросло травой место наших встреч.

Поросло травой, поросло травой,

Поросло травой место наших встреч...

Вельзевул Аззариэлевич громко всхлипнул и чистым искренним голосом произнес:

– Юлка! Ты это слышала? «Поросло траааавой»... Гениально!  Это просто... Муня, давай по кругу! А ты угощайся, Юлка, не стесняйся! – и протянул мне щедрым жестом только початую бутылку коньяку.

А Муня...  да, Муня запел, своим пением окончательно убеждая  меня в том, что совсем хреновый из меня дрессировщик. Растерянным жестом поднесла ко рту предложенную ректором бутылку. Почему бы и нет? Может,  и правда стоит напиться и просто забыть обо всех своих проблемах и обидах? Хотя бы на время.

Коньяк был терпким и обжигающе-ароматным. Настроение задумчивым. Атмосфера располагала к легкой грусти. Директор Ясневский закончил выводить так полюбившуюся руладу о траве, печально вздохнул и отобрал у меня алкоголь.

– Маленькая еще! – пояснил он свои действия и почти ополовинил бутылку одним продолжительным и вкусным глотком.

– Вельзевул Аззариэлевич?

– Иди сюда! – поманил он меня пальцем вместо ответа, а когда я к нему наклонилась, зачем-то понюхал мою голову и непонятно прокомментировал:

– Нормально...

Что-то я вдруг стала опасаться за рассудок своего директора. Все-таки любовь – странная штука.

– А вы ее любите, да? – спросила я, преданно глядя в глаза ректору Ясневскому и одновременно размышляя над тем, как бы конфисковать у него недопитый алкоголь.

На вопрос мой второй папа не ответил, но зато приложился к бутылке, допил все до капли и снова поманил меня пальцем. С жертвенным видом я подставила свою макушку для очередного понюха.

– Любишь – не любишь... Дети вы. Тут. А!

Он махнул рукой и зачем-то полез под кровать. Там что-то глухо звякнуло, бомкнуло, а потом ректор выбрался ко мне с еще одной бутылкой.

– Любовь, Юла, это такая болезнь...

–Любовь – это такая игра, – невежливо, но категорично перебил Звездинский грустным голосом, –в которой выигравшему достается смерть...

А потом запел что-то неимоверно печальное и такое красивое, что у меня сердце перевернулось, а кровь, кажется, потекла в обратную сторону:

–  Вiдпусти, я благаю вiдпусти,

Бо не можу далi йти я...

Вiдпусти, я благаю вiдпусти,

Я не хочу бiльше йти.

– А ты говоришь – любовь... – сказал Вельзевул Аззариэлевич и посмотрел на бутылку в своей руке с каким-то непонятным отвращением, а потом спрятал ее под кровать, поднялся и скрылся в ванной комнате, чтобы вернуться через несколько минут совершенно трезвым, собранным и с неожиданным вопросом:

– И что мне теперь прикажешь с тобой делать, Юлиана Волчок, а?