Школа двойников

Лизавета толком не сообразила, что произошло. Она видела, как бесшумно отворилась небольшая дверь в стальных глухих воротах. Видела, как над головой человека со шрамом мелькнула черная толстая палка. Видела, что он успел обернуться и даже вытащил из кармана пальто левую руку, в ней был зажат пистолет. Выстрела Лизавета не слышала. Человек со шрамом мягко осел на асфальт. Саша отпрыгнул назад, схватить Лизавету за руку и потащил прочь. Молча. Ничего не объясняя. Как и следовало полагать, далеко убежать они не успели. Их догнали какие-то люди в черной одежде с палками в руках. Людей было четверо. Двое уронили Лизавету в снег. Она так растерялась, что даже забыла о том, что можно кусаться и царапаться. Ведь она ожидала всяческих неприятностей от человека со шрамом, а тут беда пришла совсем с другой стороны – вернее, из-за другой двери. Пока двое пластиковой удавкой стягивали Лизавете руки и залепляли ей рот клейкой лентой, двое других занимались Сашей Маневичем. Разумеется, он сдался не так легко, как Лизавета. Одного нападающего Саша ударил локтем в солнечное сплетение, ребром ладони попытался дотянутся до шеи другого. Драться Маневич умел. Чуть подвыпив, он любил рассказывать, как служил в спецназе. Но спецназ для Маневича остался в прошлом, в боевых искусствах он не практиковался очень давно, а те, кто на них напал, занимались этим, по всей видимости, ежедневно. Они действовали очень профессионально. Без лишних телодвижений. Поваленная на асфальт Лизавета краем глаза видела, что удары Маневича не произвели на них никакого впечатления. Ни один даже не дернулся, они просто остановились на мгновение, а потом произошло что-то неуловимое, и вот уже Сашины руки заломлены за спину и он скрипит зубами от боли.

Лизавета, миллион раз записывавшая на пленку милицейские рекомендации тем, кто подвергся нападению, не успела ни закричать, чтобы привлечь внимание окружающих, ни постучать в ближайшие двери и окна. Да и не было никаких окружающих, как не имелось никаких окон и дверей, за исключением наглухо замурованных. И была еще одна дверь – железная серая дверь в стальных серых же воротах, – именно туда их и потащили. В подворотне было темнее темного. Лизавета слышала, как лязгнул замок – безнадежно и бесповоротно. И еще успела удивиться, почему они не слышали этого звука, когда дверь открывалась.

ЛАБОРАТОРНАЯ РАБОТА

Есть темнота и – темнота.

Лизавета мучительно пыталась выкарабкаться из мрака обморока. Через жуткую головную боль, через оглушающий звон в ушах она пробовала перешагнуть порог, отделяющий ее от реального мира. Раз! Ей удалось на секунду разлепить глаза – вокруг темно и тихо, только где-то гремят колокола. И опять падение в бессознательное. Два! Лизавета смогла не только открыть глаза, но и слегка повернуть голову – она вроде бы лежит на полу в углу какой-то неосвещенной комнаты, без окон, без дверей. Звон усилился. И снова – назад, туда, где нет боли и страха. Три! Лизавета сумела оторвать голову от холодного, жесткого пола, на большее сил не было, и она со стоном закрыла глаза.

Кто-то схватил ее за плечи, тряхнул.

– Ты пришла в себя! Наконец-то! – глухой голос, абсолютно незнакомый. Да и слышно плохо, все заглушают колокола. Откуда этот навязчивый звон? – Давай, давай, я же вижу, что ты очнулась!

Теперь слышно гораздо лучше – то ли неизвестный говорит громче, то ли колокольный звон стихает. Чьи-то жесткие пальцы на ее плечах – словно чугунные скобы: больно, и могут остаться синяки. При мысли о синяках она окончательно пришла в себя. Головная боль и шум никуда не делись, они просто стали слабее и не мешали соображать. А думать следовало быстро – она моментально вспомнила, что произошло возле школы телохранителей, вспомнила человека со шрамом, его терпеливую улыбку, его странные слова, вспомнила нападение со спины, пистолет, выхваченный из кармана, предпринятую Сашей Маневичем попытку убежать, безуспешную попытку, вспомнила и лязг железной двери, когда их с Сашей втаскивали во двор запечатанного дома. И вот теперь она в темноте лежит на холодном полу и кто-то трясет ее, словно дикую грушу. Лизавета решила быть осторожной и на всякий случай не показывать, что она вполне пришла в себя, так можно выиграть время. Время для размышлений.

Но лежать с закрытыми глазами – значит ничего не видеть. Как только железная хватка неизвестного немного ослабла, Лизавета приоткрыла глаза. Она рассчитывала, что в темноте этот человек не заметит дрогнувшие веки, а она из-под ресниц сможет разглядеть, что происходит вокруг. В комнате действительно было темно, но это была не чернильная темень. В верхней части одной из стен имелся ряд отверстий – то ли кто-то по дурости выбил кирпичи, то ли, наоборот, некий умник решил устроить вентиляцию да и забросил это дело, – и оттуда вливался слабый рассеянный свет неизвестного происхождения. Когда глаза привыкли, можно было даже разглядеть в комнате некоторые подробности.