Школа двойников

– Теперь вот что, Кирюша, у тебя тут написано: «На заседании Парламентской ассамблеи Совета Европы снова всплыли дейтоновские соглашения по Боснии». Что такое дейтоновские соглашения?

Кирюша не ответил – догадался, что вопрос риторический. Пыхтение усилилось.

– Если бы их подписали в некоем городке Дейтонове, они были бы дейтоновские. А дело было, если мне не изменяет память, в Дейтоне, следовательно, соглашения – дейтонские.

– А на Останкино говорят «дейтоновские»! – важно изрек Кирюша.

– Во-первых, такого не может быть, а во-вторых, мне не интересно, что говорят на Останкино. – От этого аргумента так попахивало пресмыкательством перед всем столичным, что Лизавета разозлилась по-настоящему. – А в советские паспорта вписывают отчество «Никитович», тем не менее по правилам русского языка следует говорить «Никитич», так же как «Ильич». И писали бы «Ильевич», да только вождь родился до революции!

Кирюша покорно сделал соглашения дейтонскими.

– Теперь вот тут. – Лизавета прогнала текст на экране до четвертого сюжета. – У тебя написано про какого-то Сама Нуджому. Это кто такой? – Кирюша замолк. – Президент Намибии, да? Как его зовут?

– Я с ним не знаком! – огрызнулся Долгий.

Лизавета, удивленная неожиданной агрессивностью собеседника, оглянулась. За ее спиной стоял Саша Маневич. Когда Кирюшу ругали при посторонних, а не наедине, Долгий становился койотом, злобным и задиристым. У Лизаветы закаменела щека.

– Это твое личное дело… Я бы даже сказала – твое личное несчастье. При случае рекомендую познакомиться. Но дело в другом. Ты, сколько я помню, отвечаешь у нас за международные дела, поэтому знать, как именно зовут президента страны, которая десять лет назад в трудной борьбе завоевала независимость, входит в твои должностные обязанности.

Напоминание о должностных обязанностях Кирюша воспринял как личное оскорбление. Однако переспросил:

– Как, как его зовут?

И под диктовку, по буквам записал – «Сэм Нуйома». После чего, не прощаясь, вышел.

– Эко ты его сурово. – Маневич плюхнулся на цветастый диван.

– Не могу больше, устала… – Она вздохнула. – Это какая-то интеллектуальная девственность, или, скорее, интеллектуальное безбожие, причем воинствующее… Вот он записал, как зовут этого несчастного Нуйому. Думаешь, в следующий раз напишет правильно? Ничего подобного. Я проверяла. И не только я. Как-то Лана Верейская пять раз его поправляла: «Монтсеррат Кабалье, Монтсеррат Кабалье», все равно у него получилось Кабальеро.

– Ага, – поддержал ее Маневич, – мне Лана тоже как-то жаловалась: он ей Масленицу на Кипре устроил – под тем предлогом, что греки-киприоты православные. Она кричала: «Басурман! Нехристь! Ты еще катание на тройках в Лимасоле организуй!» А когда он назвал бельгийскую королеву Беатриче, Лана спросила, имеет ли он в виду подругу небезызвестного Данте, на что Кирюша ответил – мол, про ее роман с Дантоном «Рейтер» ничего не прислал.

Кирюшины ляпы можно было обсуждать вечно. Это занятие давно стало в редакции рутинным развлечением, о них говорили, когда больше не о чем было говорить. Долгого воспитывали и перевоспитывали. В результате он стал чаще улыбаться и чаще возражал: «Но ведь меня же и так все поняли».

Лизавета вытащила из пасти принтера распечатанные тассовки – незаметно и навеки внедрилось это словечко в лексику «великого и могучего»…

– Ты очень загружена? – озабоченно поинтересовался Саша. Сам он был постоянно чем-то занят – переговорами, съемками, текстами, – а потому уважал занятость других.

– Нет, милый, для тебя время всегда найду! Я получила твое сумбурное послание. Очень рада, что Леночка нашлась.

Маневич сурово остановил ее:

– Значит, послание действительно было сумбурным. Нашли тело Леночки. В подвале.

В комнате повисла долгая пауза. Лизавета почему-то уставилась на экран компьютера, где по-прежнему можно было прочитать опус Долгого. Но она не читала – строчки расплывались. Значит, напрасно она себя утешала. Все еще страшнее, чем ей казалось. Лизавета опустила глаза и заметила, что руки у нее трясутся.

– Как? Где? – Она прикусила пальцы. – Как это – тело?!

– Мне позвонил Леночкин муж, Валера. Вернее, он звонил тебе, но я сказал, что могу тебя заменить. Его вызывали на опознание. Леночка умерла. От кровоизлияния в мозг. Ее нашли рабочие. В подвале. Долго не могли опознать труп. Потом связали неопознанный труп с заявлениями о пропавших и завели новое дело.

– Дело? Ты хочешь сказать, ее убили?

– Я сказал то, что сказал. Умерла… – Саша судорожно сжал губы, потом повторил последнее слово по слогам, отчетливо и оттого вдвойне страшно: – У-мер-ла.

– Нет… Как это, не может быть, ты сказал, в подвале… – Лизавета с трудом подыскивала слова. Теперь тряслись не только руки – она дрожала всем телом. Ее буквально колотило от озноба, хотя в комнате было тепло. От страшной вести веяло жутким холодом. Мысли путались. – Умерла в подвале? Как это может быть?