Школа гейш

— Ты хоть понимаешь, на что пришлось пойти Самхану, чтобы устроить этот брак?! Мы отказались от аннексий и почти отказались от выплат! Твоя помолвка была оплачена кровью и жизнями тысяч самханских солдат! Что ты скажешь их матерям?

Дребезжащий голос отца прервался. Он откинулся на подушку, захлебываясь в кашле. Джин налил еще воды в чашу и потянулся, чтобы напоить старика.

Чаша вместе с проклятьями полетела ему в лицо.

— Ублюдок! Ты мне не сын! Возвращайся в ад! Стоило тратить последние силы, призывая тебя оттуда?

Старик всхлипнул. Из-под века выкатилась мутная слеза и сползла по изборожденной морщинами щеке.

Все соображения разума, вся выдержка мгновенно вспыхнули и сгорели в остром, почти невыносимом чувстве вины. Джин смотрел на отца и не верил. Яростный, несгибаемый, волевой император Аль Самхан плакал сейчас на его глазах. По его вине.

До этого он никогда не видел отца плачущим.

И тут начался приступ.

Старческое тело выгнулось. Император раскрыл рот, словно вытащенная на сушу рыба, тщетно пытаясь заглотнуть воздух. Пальцы заскребли по кровати, раздирая тонкий шелк белья.

Джин вскочил и бросился к двери.

— Врача!

Дальше все было как в тумане. Жрецы, медики, толпы народа. Крики, беготня, горьковатый запах трав, покалывающее кожу прикосновение магии.

И настойчивый голос Бао:

— Ваше высочество, вам лучше уйти. Мы позовем вас, когда императору станет лучше.

Он не помнил, сколько часов провел в ожидании. Рядом маги, жрецы и лекари сражались за жизнь императора, а Джин ждал.

Терзаемый виной, он то вскакивал и принимался мерить комнату шагами, то возвращался в кресло, чтобы уставиться невидящим взглядом в стену. Забывшись, стискивал кулаки так, что пальцы сводило от боли, а на коже оставались кровавые лунки от ногтей. И снова вскакивал и кружил по комнате, еле удерживаясь, чтобы не ворваться в соседние покои, где умирал отец.

Умирал по его вине.

Да, хорош наследничек. Вернулся из ада, чтобы угробить папашу. Воистину проклятие для своего рода, как того и пожелала Морико Риндзин.

Кто его за язык-то тянул? Не мог сказать позже?

Или промолчать.

Решил, как всегда, сделать все по-своему? А в каком состоянии отец, ты подумал? По твоей вине, между прочим! Это он надрывался, отдавал последние крохи магии, чтобы вытащить сына обратно, вернуть ему человеческий облик…

Прав был отец, надо думать головой.

«Не прощу, — с каким-то леденящим душу отчаянием понял Джин. — Если он сейчас умрет, я никогда себя не прощу».

И можно тысячи раз повторять себе, что он был прав. Что это его жизнь, что только ему решать, как и с кем он хочет ее прожить.

Все слова казались натужным оправданием перед смертью, сидевшей в изголовье старика.

Когда спустя вечность в комнату вошел Бао, исступление Джина достигло предела. Воспитанный медитациями и суровыми монастырскими порядками самоконтроль дал трещину, Джин чувствовал, как демон рвется, натягивает ослабевший поводок. Остатки душевных сил уходили на то, чтобы сдержать бестию. Не дать ей натворить дел, не сбежать в сладкий огненно-рыжий, в черных полосках туман. Ласковое беспамятство, в котором не было почти невыносимой вины и страха за отцовскую жизнь.

Бао натужно улыбнулся. Лицо жреца выглядело серым и осунувшимся, словно он не ел и не спал несколько дней.

— Нам удалось отогнать смерть, ваше высочество. Но император отказывается засыпать. Он требует вас.

— Конечно!

Джин вскочил. Желание увидеть отца и убедиться, что с ним все в порядке, мешалось со странной робостью.

Цепкие пальцы жреца ухватили его чуть выше запястья.

— Ваше высочество, — с нажимом произнес Бао. — Его величество нельзя сейчас сердить или расстраивать. Боюсь, если начнется новый приступ, никто и ничто не сможет спасти жизнь императора.

Джин сглотнул и кивнул.

Люди смертны, и отец не исключение. И все же от мысли, что упрямого и вздорного старика не станет, становилось так больно, словно кто-то поворачивал рукоять всаженного в грудь кинжала.

И все было так же, как несколько часов назад. Та же комната, то же изможденное тело на кровати. Только на этот раз в воздухе ощущался острый и резкий запах лекарственных трав, а в окно заглядывало солнце. Джин с удивлением понял, что уже день.

— Подойди. — Голос императора был тих, как еле слышный шелест ветра в кронах.

Джин подошел, с болью вглядываясь в старческое лицо. Если в прошлый раз ему показалось, что отец выглядит плохо, то теперь владыка империи Аль Самхан походил на оживший труп.

— Сними, — приказал император, взглядом указывая на медальон — рубин в форме головы тигра на своей шее. Родовая реликвия Аль Самхан. Сердце Огня.

Джин послушно разомкнул цепочку.

— Клянись!

— В чем?

— Что женишься на стерве Риндзин… то есть Ясуката… не важно. Женишься… снимешь проклятие… станешь императором Оясимы… что у тебя будут дети, и род Аль Самхан не угаснет…

Джин склонился и коснулся губами мерцавшего колдовским светом камня:

— Клянусь. Сделаю все, что смогу.

Слабое подобие улыбки скользнуло по бледным губам.

— Хорошо, — прошептал старик.