Робин поднял голову, мгновенно приободрившись.
— А ведь точно! Много их, одиннадцать лет дожидаются.
— Вот и я о том. Надо не правду говорить, а про тайники подсказать, намекнуть. Но так, чтоб непонятно было.
Пак невольно расхохотался, своды библиотеки ответили ему эхом.
— Ну ты, призрак, даешь. Это как же? Непонятно, но рассказать?
Тень оскорбился.
— Намеками, глупая твоя голова. Не прямо, — он взлетел и навис над паком, чтобы казаться повыше — Я вот думаю, может, сны ей посылать? Кто у нас по сновидениям мастер?
Робин задумался.
— Боуги. Но их племя по кошмарам. Или у кровати стоять чудовищем перед проснувшимся человеком, или на груди сидеть и душить сонного.
— А может не только? Или травы какие в чай положить? Есть же такие?
— Травы я достану, — согласился пак. — И с боуги каким поговорю, посмирней найду и помоложе. И вот еще...
Пак взглянул на друга.
— А если смертный ей скажет правду, которого не жалко?
Тень вытаращил глаза, но Робина уже было не остановить. Он воодушевленно продолжил:
— А на бумажке если написать? Только я в грамоте современной не очень...
— Это ты где смертного собрался искать? — заголосил Тень. — Ты чего задумал? Или с ума съехал на шестом столетии?
В углу кто-то зачихал и замяукал, будто рассмеялся. Тень и Робин разом повернулись на звук.
— Я и забыл! — весело воскликнул пак.
Обычная жизнерадостность постепенно возвращалась к нему
— Это кто здесь? — воскликнул Тень. — С тобой пришел или соглядатай?
— Со мной, — признал пак, и из тени вышла маленькая черная кошка
«Я слушала, — призналась Геката. — И поняла. Я помогу».
— Действительно? — пак смотрел на кошку немного недоверчиво. — Ты разве сможешь?
«Вам же могу, — оскорбилась Геката. — Или думаете, что я с вами словами разговариваю? Ту девочку я помню. Она не хозяюшка, но тоже хорошая».
Кошка отрывисто замяукала и снова перешла на мысленную речь:
«Видите же разницу? Образы я посылаю. Может, и другие смогу. Только объясните понятней, я ведь зверюшка», — кошка хитро блеснула глазами и распушила хвост.
Она подбежала к Робину и ткнула его лбом в ладонь.
«Отнеси-как меня домой, а по дороге поговорим».
Робин повернулся ликующим лицом к Тени:
— Может, и правда?
Тень недоверчиво глянул на кружащую вокруг ног пака кошку.
— Смотрите, осторожней Беды не наделайте. Я тоже мыслью пораскину, что придумать можно.
Грэм тяжело метался на постели, переворачивался с боку на бок, путая длинные волосы. Искал прохлады, прижимаясь щекой к подушке, но густая духота уже надвигающегося лета покрывала тело испариной. Но не было ли то иллюзией, ведь на соседней кровати спокойно слал Доминик, и совсем не страдал от жары? Грэма же жгло пламя.
Будто сама кровь кипела в венах. А смутно знакомый, мягкий и приятный голос разговаривает с ним, только усиливая ужас и бессилие:
Грэм не понимает и половины смутно разобранных слов, но веки жжет то ли огнем, то ли непролитыми слезами. Какая-то часть его готова сражаться, но с кем? Какая-то готова униженно просить пощады, для себя ли?
За зажмуренными веками медленно проявляется смутный образ мужчины в серебристо-белом одеянии. Длинные волосы его почти сливаются с тканью, кожа бела, словно лепестки лилий, единственный яркий цвет — это глаза, салатовые, невозможные для человека. Нежно-розовые, как у девушки, губы улыбаются пленительно, но от этого еще страшнее.
Грэм ответил бы, но и сам не знает. У него нет ни амулетов, ни древнего дара. Он человек, человек. Слово бьется в разгоряченном мозгу, словно оправдание. Если бы не сон, он бы уже кричал его.
Грэм не понимает, о чем говорит голос, не понимает даже, в чем заключается его сопротивление, а из смертельно пересохшего горла не может вырваться ни звука. Он безнадежно глотает слюну — тщетно.
«Я больше не могу, — появляется первая четко оформленная мысль. — Это должно закончится. Это все неправда».