Школа на горке

Она стояла перед ним, маленькая, чуть сутулая, падал бесшумный легкий снежок на серую шапку, на плечи, на пушистый воротник пальто.

— Мне пора, Варвара Герасимовна, извините, до свидания. Мне скоро на курсы. Старшина Чемоданов шутить не любит.

— До свидания, Юра. Пиши. Воюй смело, береги себя, Юра!

Он бежал по улице, поскальзывался на поворотах и снова бежал. В заводоуправление он ворвался красный, голова взмокла под ушанкой.

— Мне к директору, — сказал Юра девушке в приемной.

— Занят директор. У нас заказы для фронта, он пятые сутки с завода не уходит.

— У вас заказы, а я сам сейчас на фронт! Пропустите, нет времени, девушка.

И Юра решительно открыл толстую и высокую дверь директорского кабинета.

Человек в полувоенной гимнастерке без погон сидел за огромным письменным столом. Твердо посмотрел на Юру:

— Слушаю.

Но тут на его столе зазвонил телефон, он поднял трубку и сказал теперь уже в нее:

— Слушаю.

Некоторое время послушал, потом отрывисто, командирским тоном:

— Открытые платформы не годятся. Нужны пульманы или коробочки... А я говорю — надо. Отвечать будете не передо мной, а в наркомате. Все. Слушаю, — повернулся он к Юре. Нетерпение в его глазах. Как будто Юра его задержал, а не разговор по телефону задержал Юру в его кабинете.

Юра хотел рассказать, какая замечательная учительница Варвара Герасимовна. Как она умеет преподавать историю так, что каждый человек чувствует себя исторической личностью. Потому что она, талантливый педагог, вселяет в своих учеников чувство причастности всему, что происходит с твоим народом. И вот теперь война, ее муж воюет, она о нем ничего не знает. А маленький Павлик болеет. И она не умеет сказать за себя. А это не недостаток, это, может быть, как раз достоинство — не уметь сказать за себя.

Но все это объяснять было долго и нельзя. И Юра сказал только одну фразу:

— Варвара Герасимовна учитель, больше никем быть не должна, ее нельзя выселять из комнаты, она жена фронтовика, и Павлик совсем маленький, лет шесть всего.

Директор слушал, смотрел внимательно и устало. Прикрыл глаза. Потом подвинул Юре листок, ручку.

— Пиши здесь фамилию ее, имя и отчество. Ты кто? Ученик ее? Верю, что хорошая учительница. Прослежу, не выселят. Ты на фронт?

— Завтра.

— Счастливо вернуться, ученик.

Директор устало потер щеки и глаза ладонями, помял немного в руках свое лицо. Юра вспомнил: папа так делал, когда хотел отогнать усталость.

Юра помчался к остановке автобуса, в электричку вскочил на ходу, автоматических дверей тогда не было и тамбур был открыт.

На фронт их отправили в ту же ночь. В теплушке было тесно, темно. Пахло махоркой, сырыми шинелями, сапогами. Юре казалось, что теплушка -— дом, уютный и надежный.

*  *  *

Кончились уроки, Муравьев не пришел. Он и не обещал сегодня прийти, но Борис очень ждал и почему-то был почти уверен — Муравьев придет. Он должен прийти, ведь у Бориса в парте лежит сверток. А в нем, в этом свертке, не мясорубка, не какая-нибудь ерунда, а самая настоящая пулеметная лента. Тяжеленькая, ржавая, старая, без патронов — настоящий музейный экспонат. А Муравьев не идет, Борис напрасно прождал его все перемены.

Кончился последний урок.

— Ты почему не идешь домой? — спрашивает Лена, аккуратно складывая книжки в ранец. — Опять учительница наказала?

Лена была бы рада, если бы наказала. Почему бывают такие зловредные люди?

— Сама ты наказанная. — Борис даже головы не поворачивает в ее сторону. — Все из школы одни ходят, а тебя, как в детском саду, за ручку водят. Что, съела? Мне даже стыдно за тебя перед другими.

— Это перед какими другими? Это перед той неаккуратной и невоспитанной девочкой неизвестно из какой школы? Тоже нашел подругу!

Лена выплывает из класса. Она сто раз неправа, но вид у нее такой уверенный и довольный, как будто неправы все на свете.

Борис остался один в классе. Галина Николаевна сказала:

— Борис, мы будем спускаться в раздевалку организованно. А тебе что, нужно особое приглашение?

— Я еще не иду домой, меня один человек ждет.

— Ох, Борис, вечно у тебя все не как у людей! — покачала головой учительница, но настаивать не стала, увела ребят.

Борис подождал еще немного, но уже было ясно — Муравьев не придет. Придется подняться на третий этаж. Очень не хотелось Борису идти туда одному без Муравьева. Потому что Хлямин, конечно, там разгуливает, и этот Хлямин только и ждет случая, чтобы прицепиться к человеку, который его не трогает, а идет себе спокойно по своим делам.

Борис взял сверток, прижал его к груди и пошел по лестнице наверх. На третьем этаже пятиклассники и шестиклассники прохаживались по коридору, но это только некоторые. А остальные бегали, визжали, играли в чехарду, перескакивая с разбегу через тех, кто стоял нагнувшись и ждал, пока через него перескочат. Очень громким был этот третий этаж, гораздо громче, чем второй, где учился Борис.

— Ха! Кто это к нам пришел? — вдруг сказал голос рядом с Борисом.

Хлямин ухмылялся во весь рот, его ручища с растопыренными пальцами протянулась к свертку:

— Малолеток явился, что принес? Сейчас посмотрим, может, пригодится.