Школа обмана

Обходя дом, он поймал себя на мысли, что снова попал в ставшую родной восточную среду, сильно повлиявшую на него сегодняшнего. Все здесь — от ковров на полу до низенького национального столика и даже посуды — было совершенно таким же, как в Таджикистане. Что-то теплое наполнило его душу. Он вдруг отчетливо ощутил: не будь в его жизни Таджикистана, он давно, как многие в России, потерял бы себя или, что одно и то же, уверенность в себе. Там, в Таджикистане, он открыл первый кооператив, впервые позволил себе роскошь, впервые почувствовал себя настоящим мужчиной, впервые, возможно, полюбил, впервые… В общем, многое из того, что изменило его мироощущение и в конечном счете привело его в этот дом, впервые произошло там. Он вспомнил Оксу, о которой в последнее время почти не думал, и понял, что соскучился. Запоздало забеспокоился о том, как она живет без него в сотрясаемом переменами Душанбе, что делает. Ведь она считает себя его женой и по своим корейским обычаям никуда без него не ходит. Хотя… Ревность вдруг посетила Родика, к на этом фоне вдруг захотелось обнять ее миниатюрное хрупкое тело, провести рукой по скуластому лицу и заглянуть в узкие щелочки глаз, прикрытые столь нравящимися ему похожими на средневековые латы веками. Он живо представил ее бронзовую гладкую кожу, покорные губы и маленькие, помещающиеся в его ладонь, груди. Сексуальное возбуждение завладело им.

Чтобы как-то отвлечься, Родик стал объяснять мистеру Мбаго, что в одной из советских республик — Таджикистане — люди живут в очень похожей обстановке, и это удивительно.

Рифат, переводящий его слова, прервался и пояснил:

— Родион Иванович, это проявление мусульманства и исламизма. Мистер Мбаго — мусульманин. Хотя в Танзании мусульман меньше половины населения, они придерживаются достаточно жестких норм исламского поведения. Вероятно, мы посетим Занзибар. Там практически все мусульмане, и вы окончательно поймете, о чем я говорю.

— Рифат, но ведь Танзанию и Таджикистан разделяют десятки тысяч километров, континенты и еще бог знает что. А складывается впечатление, что даже орнаменты на коврах одинаковые.

— Конечно. Это персидские ковры.

— А посуда? Пища? Вон там стоит блюдо не с чем иным, как с пловом…

— Думаю, что муллы учились по одним и тем же учебникам, а Коран переводился с одного арабского подлинника.

— Да, но в Москве, более близкой к Таджикистану, не найти столько сходного, однако мусульман в России всегда было очень много, среди русского дворянства — чуть ли не половина, плюс татары… Думаю, что объяснение какое-то иное, это меня и интригует…

— В России перевод Корана появился только при Петре Первом, да и то с французского бестселлера, а после революции сами знаете, что было. Я вам это говорю как мусульманин. Мне преподавали Коран в институте — он имеет мало общего с истинным Кораном. Его рассматривали лишь как литературный шедевр. Здесь же и, вероятно, до революции в Таджикистане больше обращали внимание на традиционное арабское толкование Корана, на соблюдение диктуемых им норм и обычаев.

— Возможно. Не буду спорить… Но все же удивительно! Воистину, великое учение…

— Считайте, что это как устав в армии. Мусульманину в этом смысле легко — не надо ничего нового придумывать. Все давно расписано, выполняй и не думай.

— Ну, наверное, не совсем так. Мы знаем массу великих мусульманских ученых, писателей, поэтов, художников… Они, без сомнения, много думали.

— Я не об этом. Я о поведенческой стороне учения. О соблюдении норм в повседневной жизни. Возьмите плов… Он во всем мире уже тысячу лет готовится почти одинаково. Откуда это?

— Говорят, от Александра Македонского.

— Сомневаюсь. Александр прошел множество стран, где о плове до сих пор не слышали.

— Мы зашли в глубокие исторические и философские дебри. Хозяин обидится. Давайте поменяем тему. А вы, Рифат, мистеру Мбаго вкратце расскажите о нашем разговоре, думаю, ему будет интересно. Да и приличия ради…

В свете этой беседы Родика не удивило, что за столом не было женщин, а пищу приносили мальчики, которых он сначала принял за детей мистера Мбаго. Однако оказалось, что его дети учатся в Англии, а это слуги. Родик заинтересовался тем, сколько у мистера Мбаго слуг и сколько им платят, но спросить он постеснялся. Сам он к этому моменту видел четырех, включая тех, которые открывали ворота, а потом копались в саду.

Принесли фрукты, какое-то заплетенное в косички печенье и белый хлеб. По дому разнесся аромат кофе. Танзанийский кофе производил на Родика, еще не забывшего вкус венесуэльского, сильнейшее воздействие, причем не только вкусовое. В отличие от венесуэльского, он еще и пьянил. Окружающие Родика танзанийцы предпочитали чай, но, вероятно, стараясь угодить гостям, постоянно готовили кофе. И сейчас мистер Мбаго, не спрашивая, угощал им гостей, а сам пил чай, по-английски разбавляя его молоком. Вкус кофе на этот раз был другим, и Родик спросил: «Мистер Мбаго, что туда добавлено? Лимон? Эвкалипт? Гвоздика?».