— Слушай, Билли, мы не дети. Мы не берегли девственность, ожидая встречи друг с другом, и перед свадьбой мы решили не обсуждать прошлое. Разве ты не помнишь наш разговор в самолете? — Он серьезно покачал головой. — Я не хочу ни единого слова знать о мужчинах, которые были у тебя до нашей женитьбы. Я ужасно ревнив. Я это за собой знаю и хотел бы, чтобы это было не так. Но я могу запретить себе думать и слышать о твоем прошлом. И надеюсь на то же с твоей стороны: ни слова о моей жизни до того, как я познакомился с тобой. — Он снял одну руку с руля и обнял ее. — Сегодня Мэгги ткнула тебя в это носом, и я тебя не виню. Да, у нас в Риме была небольшая интрижка, не такая уж серьезная, но мы остались добрыми друзьями.
— А ты не забыл про Мексику? — Билли почувствовала, что рот ее от этих слов кривится в уродливой гримасе отвращения к себе, но не смогла сдержаться.
Вито со смехом прорычал:
— Мексика! Глупышка, глупышка, милая моя идиотка! В том ужасном мотеле… Ты разве не помнишь историю с Беном Лоуэллом, о дублере, которого он ударил, и тот потом умер? Боже, где же ты была? Об этом весь мир говорил.
— Я смутно припоминаю. Я была занята «Магазином грез». Но ты… в Мексике… с Мэгги?
— Слушай, милая, ты заходишь слишком далеко. Это те самые грязные разговоры, которые мы обещали друг другу не вести. «Делал ли ты то, делал ли ты это, сколько раз, где, было ли тебе хорошо, чувствовал ли ты то или это?» — все это глупые и обидные вопросы. В Мексике у Мэгги в первую ночь расстроился желудок, если уж тебе так нужны сексуальные подробности, а потом настал сущий кошмар: мертвец у нас на руках, кругом ад кромешный. Итак, тема закрыта, отныне и навсегда. У тебя нет причин ревновать меня к какой бы то ни было женщине на свете, и я никогда не дам тебе повода. Я никого не люблю, кроме тебя. Никто с тобой не сравнится. Ты моя жена.
Билли почувствовала, что тошнотворная ревность в животе улеглась, но окончательно не побеждена. Она ревновала к Мэгги не как к другой женщине, а как к человеку, принадлежавшему к миру кино, которым Вито был одержим. У нее в мозгу словно вскрылся новый нарыв, гнойный и ноющий. Пока Вито влюблен в кино не меньше чем в нее, думала Билли, этот нарыв может лишь затянуться, но не зажить. От внезапно сделанного открытия она почувствовала себя несчастной и униженной.
Когда они поднимались в спальню, обняв друг друга за талию, Билли, сердясь на себя, опомнилась: единственный мужчина, которого она может уважать, это тот, который предан своему делу, страстно, отчаянно болеющий за него, целиком ему отдающийся. В тот день, когда она впервые попросила его жениться на ней, Вито сказал, что он не тот человек, которого можно приобрести, и она решила, что он подразумевает тот смысл, что его нельзя купить. Теперь она поняла, что он имел в виду: им нельзя завладеть всецело. Ее потрясла эта головоломка, поразил парадокс: она, стремясь к обладанию, всегда искала не что иное, кроме как человека, целиком обладать которым никогда не сможет. Приложив все силы к завоеванию, она ухитрилась саму себя отдать в плен.
13
В начале июля, в понедельник после ужина в «Бутике», Вито вместе с Файфи Хиллом и художественным директором «Зеркал» уехали на пять дней в Мендосино на предсъемочную разведку. После его отъезда на Билли пыльным покрывалом навалилось одиночество. Шесть недель со дня свадьбы Билли не появлялась в «Магазине грез». Она вошла в свой кабинет, единственное помещение, не подвергшееся переделке. Ей всегда нравилась эта фешенебельная комната, но теперь Билли нашла ее неожиданно скучной. На стенах, обтянутых серо-синим бархатом, коллекция акварелей Сесила Битона, мебель в стиле Людовика XV богато инкрустирована и украшена позолотой, круглое бюро, за которым она работала, достойно занять место в музее, но сейчас все, даже шкатулка для бумаг работы Фаберже, сделанная для царя Николая II, в которой Билли держала самые важные документы, казалась ей безжизненной, словно необходимые мелочи повседневности лишились своего глубинного смысла. Кабинет стал чужим. Она в нетерпении обошла универмаг сверху донизу, но не нашла ни одного упущения. Магазин в ее отсутствие бесстыдно процветал.