Школа победителей. Они стояли насмерть

А сейчас что делать? Совсем не похоже, что дни убывают… По окопам пройтись, что ли? Поговорить с народом… Не пойду… Прилягу лучше. Пусть нога отдохнет.

Он лег на кровать, которую сюда втащили еще хозяева, спасаясь от бомбежек и обстрелов.

Сон бежал от Кулакова. Мысли, обгоняя друг друга, проносились в голове. То он старался припомнить, все ли предусмотрел, не забыл ли чего, то неожиданно перед глазами, словно в тумане, появлялась вихрастая голова сынишки.

«Что сейчас делает мой парнишка? Наверное, опять рисует чудо-лодку и спрашивает: «Мама! Папа на такой плавает?» А жене наверняка надоело несколько раз в день отвечать на подобные вопросы и она говорит, даже не взглянув на рисунок: «На такой, сыночек, на такой!..»

Кулаков тяжело вздохнул.

«Что-то долго нет от них писем… Лучше буду думать о другом… Но о чем? Вся жизнь посвящена флоту. Даже семья вся морская и прочно уцепилась корнями за корабли. Силой не оторвешь! В тридцать седьмом окончил училище Иосиф и сразу его место занял младший брат — Борис. И как интересно получилось: молодые лейтенанты, командиры взводов и рот батальона — «однокашники» Бориса и воспитанники Иосифа! Где сейчас Иосиф и Борис? Какие волны под ними? Что делают? Может, сидят в каюте или в окопе и думают: где-то сейчас Николай?.. Эх, жизнь моряцкая…»

Глава пятая МАТРОССКАЯ ПСИХИЧЕСКАЯ

1

Низко стелется туман над землей. Молча стоят матросы. Даже такие закадычные друзья, как Богуш и Никишин, не перекинутся словом: все давно сказано. Скорей бы сигнал.

Пряди тумана извиваются между ног матросов, словно не хотят отпускать, ласкаются, уговаривая остаться. Но есть на тумане и розовые пятна. Там, за туманом, горят дома. Глухо доносятся с фронта артиллерийские раскаты, да гудят самолеты, идущие к Ленинграду.

Опираясь на суковатую палку, подошел Кулаков, остановился, сдвинул фуражку на затылок. Немного прошел ей, а даже в жар бросило.

— Товарищ капитан-лейтенант! Рота готова к атаке! — шепотом доложил Норкин, вырастая перед Кулаковым словно из-под земли.

— Почему люди раздеты?

— Я приказал. Там разглядывать, где свой, а где чужой, не придется. На ощупь узнавать будем. Тельняшку с френчем никто не спутает.

Кулаков кивнул головой. Его глаза и в темноте видели и бледные лица раненых, и стоящих около них санитаров. Раненые морщились, кусали губы, поскрипывали зубами. Им хотелось стонать, кричать, но противник должен бы думать, что здесь все спокойно, все спят, и они терпели. За себя раненые не боялись. Их обязательно вынесут, если… Если вырвется батальон. Ведь не напрасно сегодня санитарами стали такие матросы, как Любченко.

Норкин не отставал от Кулакова ни на шаг. Он ждал сигнала. И капитан-лейтенант протянул ему руку. Норкян сжал ее, подержал в своих горячих ладонях и побежал. Не было слышно команды, но полезли матросы на бруствер. Мелькнет большая тень, упадет на землю и исчезнет. Ни один камешек не скатился в окопы, не звякнула ни одна железка: еще днем каждый подготовил себе место, а автоматы завернули в бушлаты и привязали за спиной; единственное оружие—нож—мертвой хваткой зажат в руке.

Первая рота словно растворилась в тумане…

Подняты из окопов носилки с ранеными. На корточках сидят около них матросы. Прислушиваются… Все по-прежнему тихо…

— Пора, — почти беззвучно шепчет Кулаков и, морщась, вылезает из окопа…

Первые метры Норкин прополз легко, а потом грудь словно сжалась, сердцу стало тесно и оно стучало так громко, так сильно, что казалось, немцы не могли не услышать его дробь. Чей-то ботинок все время мелькал перед лицом. Михаил уже несколько раз ткнулся лбом в его влажную подошву и попытался отползти немного в сторону, но рядом были Никишин и Крамарев. Они наваливались на него и заставляли двигаться точно за надоевшим ботинком.

Звонко высморкался немецкий часовой, пробормотал ругательство и сочно плюнул в темноту. Остановились, прижались к мокрой траве моряки… Часового больше не слышно — и снова вперед. Пальцы сжали несколько комочков земли: значит — почти у цели, окопы рядом. Это с их бруствера скатилась земля.

Чутв правее — возня, хрипит кто-то сдавленно… Норкин сжался в комок, прыгнул через бруствер и побежал по окопу в сторону леса. Кто-то налетел на него, ударил головой в грудь и, чтобы не упасть, Норкин вытянул руки вперед. Пальцы сжали сукно френча. Все ясно! И, размахнувшись, Михаил ударил ножом.

Где-то раздался выстрел, ухнула мина и взвилась в небо ракета. Она осветила молочную колебающуюся пелену тумана и моряков, разрывавших ее грудью. Фашисты загалдели, послышались команды, но их заглушил нарастающий рев:

— Полундра! Бей!