Школа победителей. Они стояли насмерть

Едва за Колючиным закрылась дверь, как Норкин схватил подушку и со всей силой швырнул ее в раненого, который советовал жаловаться на «бюрократов».

— Рота… пли!

— Батарея… к бою! — закричал тот и поудобнее уселся на койке.

«Сражение» разгорелось нешуточное. Подушки, описав замысловатую кривую, шлепались то на кровать, то в стену, но их снова хватали, чтобы дать ответный «залп». И лишь когда одна из них лопнула, и перья, медленно кружась, осели на койки, тумбочки и на пол, все опомнились, притихли, и один сказал:

— Тю, дурни! Як скаженные!

— Так человек же на фронт едет, — робко возразил «командир батареи».

Норкин оформил все документы, извинился перед старшим лейтенантом и взялся за книгу, когда в палату влетел раненый и крикнул во всю глотку:

— Тихо!.. Сталин по радио выступать будет!

До этого в палате было тихо, но теперь все вскочили с мес! и бросились к репродуктору. Каждому хотелось быть как можно ближе, и усаживались плотно, почти на коленях друг у друга. Наконец все уселись, приготовились слушать, уставились глазами в центр черного круга репродуктора, и вдруг раздался слабый голос:

— А меня… Меня забыли?

Это сказал новенький. Его привезли только позавчера. У него был разбит тазобедренный сустав, и малейшее сотрясение вызывало страшную боль

— Ты там услышишь, — ответил кто-то.

— Передвигать станем — больно будет, — пробовал уговорить его и Норкин.

— Стерплю… Передвиньте,

— Вот пристал! Срублю костылем! — крикнул казак. — Мы тебе потом все расскажем!

— Сам хочу… Не передвинете — кричать буду…

— Ну и характер! Придется подтащить.

Кровать поставили почти под самым репродуктором.

— Ну?. Застонал?.. Мы, саперы, народ терпеливый…

— А казаки хуже?

— Тоже ничего, но…

Из репродуктора льются звуки, но не те, которых ждали миллионы людей на фронте и по ту сторону его, у заводских станков и в колхозных избах, в шахтах и рудниках. К го-то далекий и сейчас ненавистный, дробно сыпал морзянкой.

Но вот исчезли посторонние звуки, настал долгожданный момент. От волнения Михаил плохо слышал начало речи, потом успокоился, весь превратился в слух, и слова теперь навечно ложились в его памяти. Кто-то шевельнулся, скрипнули пружины кровати, и снова стало тихо.

— «…Убивайте, говорит Геринг, каждого, кто против нас, убивайте, не вы несете ответственность за это, а я, поэтому убивайте!..»

Михаил почувствовал запах горелого мяса. Это фашисты сжигают Дроздова…

— «…Я… Я освобождаю человека, говорит Гитлер, от унижающей химеры, которая называется совестью…»

Так вот почему фашисты спокойно расстреливали стариков, женщин и детей на берегу той речки!..

Так вот почему фашистский самолет спикировал на женщину, которая шла по дороге, прижимая к себе грудного ребенка, и одной длинной очередью убил их обоих!..

Норкин и другие раненые слушали речь и вновь шли по дорогам войны, они видели не только настоящее, но и будущее, видели победу.

Кончил говорить Сталин, а люди все еще сидят, боятся пошевелиться, надеются, что он, может быть, подойдет к микрофону еще раз, скажет еще хоть слово. Глаза у всех горят, как во время атаки.

— Вот, Миша, тебе и наказ на будущее, — сурово говорит раненый и, опираясь на костыль, быстро идет на свое место.

Ольга встала, набросила на плечи синий китель с белыми полосками врача на рукаве, потянулась к репродуктору и остановилась на полпути. Включать или нет? Вот уже несколько дней радио передает только тревожные вести. Замкнулось кольцо вокруг Ленинграда. Враг под Москвой. Теперь в сводках называются города, от которых до столицы несколько часов езды поездом или на машине. Их даже считали пригородом, и если раньше, до войны, кто-либо из жителей этих городов уезжал в выходной день в Большой театр, то никто этому не удивлялся.

Ковалевская включила радио. Передавали музыку, и она, воспользовавшись этим, быстро привела в порядок себя и маленькую комнату. Потом подошла к окну. Было еще темно. Лишь кое-где виднелись белые пятна снега. Ветер прижимался к земле, покрытой кочками замерзшей грязи, обтачивал их поверхность, но до снега, который лежал пока только в глубоких рытвинах, добраться не мог. Непрерывного грохота на севере Ольга не замечала: он не смолкал ни днем, ни ночью, и к нему привыкли, как привыкают к постоянному тиканью часов. А прекратись этот грохот — она бы сразу это заметила! Да и как же иначе? Там — враг, который занес лапу для удара, намереваясь с севера охватить Москву. Там, на севере, фронт, там идет огромное сражение.

А вот и сводка Информбюро. Стараясь двигаться бесшумно, Ольга выслушала ее до последних сообщений о том, что партизаны товарища М. за последнюю ночь уничтожили много техники и живой силы, а потом подошла к карте и долго смотрела на нее.