Школа Стукачей

Уже часа, наверное, полтора я жарю Веронику. Не нежно ебу, не трахаю, не совокупляюсь, не сношаюсь, не потрошу, а именно жарю, жарю, быстро, методично, жёстко жарю Веронику. За это время она кончила уже раза четыре. А я ни разу! Вот здорово!

И это не просто сухостой какой-нибудь как от виагры, нет! Все полтора часа у меня сильное ощущение, что я вот-вот кончу, ну вот ещё раз всажу и кончу, вот-вот сейчас!

Ан нет! Не кончаю, а все ябу, ябу-у-у! Переворачиваю её во все допустимые в приличном обществе стороны, и — огонь без предупреждения.

Впервые в жизни я начинаю тогда орать во время секса, до этого стеснялся, а тут стал вопить, рычать и кусать Веронику за узкие5 плечи. Принял «озверин».

А ещё одно дополнительное удобство, приобретенное с ханкой у ледащего Юры — никакой усталости или болезненных ощущений.

Только вперёд!

В другой спальне происходит что-то подобное. Доносящиеся оттуда вопли необычайно красноречивы.

Стас из-за всех сил борется с депрессией.

Иногда оттуда вырывается его победоносный львиный рык и скулёж совершенно обезумевшей от неожиданно свалившего на неё огромного твёрдого как сталь неутомимого счастья, Глории.

Её мочалит обожравшийся ханки, недавно перенёсший менингит хипповатый художник Стас.

Ещё через пару часов, когда отпрессованные, изьебанные до дыр, полуживые девчонки отрубаются, мы со Стасом встречаемся на веранде. Вальяжно, как и подобает уверенным в себе сибаритствующим половым гигантам, беседуем. Хандроз, кстати, в малых дозах слегка развязывает язык.

— Ты кончил хоть раз?

— Да ни хуя! А ты?

— Не, не удалось.

— Мы — сексимволы поколения! Вожди постельных революций! Повелители женских грёз!

— Теперь можно на состязания роботов-гитаристов, гитаристов, гитаристов!

После менингита у Стаса выработалось очень специфическое чувство юмора.

Оба чувствуем себя просто превосходно. Ни какой усталости. Свежесть раннего утра. Голова варит, энергия прёт — будто не было марафона у Витолса, битвы за Фазенду, мокрой вакханалии акта человеческого размножения. Мы открываем окно веранды и спаливаем сверху трубочку Юриной дряни. Не пропадать же добру. И потом надо узнать, как план ляжет сверху на опий.

Лег, как доктор прописал. Без сучка и без семечки.

Вкус сушняка во рту становится теперь сладковато-анашёвым. Я пытаюсь плюнуть вниз с девятого этажа Глории, но изо рта вылетает только свистящий шелест. Это меня смешит. Плевать, как и кончать стало абсолютно нечем.

А упрямому снегу под конец все же удалось переубедить ташкентский климат, и первое утро нового года встречает нас девственно-непорочной белизной. Белизна покрыла всё тонким слоем, скрыв трещинки, выбоины, канавы, и прочее несовершенство.

Мы идём подышать, и на искристом снегу остаются первые в этом году цепочки следов.

— Знаешь, я всё понял, когда я у Глории брал барре на пятом ладу сёння ночью.

— Что ты понял? Где клитор у баб расположен? Или что ещё открыл, более революционное?

— Более. Я пришёл к выводу, что все женщины в мире это разные инструменты. А мы пользуемся этим инструментарием, понимаешь?

Вот например, есть женщины, как скрипка Страдивари… Как Танюшка моя…

В голосе Стаса снова мелькает грусть.

— Мастер на ней такую мелодию отыграет — слезой умоешься, а сволочь какая сухорукая возьмётся, так зубы могут разболеться от таких симфоний.

— Интересно. Давай развивать. Вот Глория тогда какой инструмент, по-твоему?

— Глория… Глория — это бляха-муха гвоздодёр какой-то… Так скакала на мне сегодня, думал, с корнем все там вырвет к ебеням. Так что на разные случаи жизни, разные инструменты нужны. Если гвозди в полу торчат, со скрипочкой одной все ноги в кровь исколешь. Без гвоздодёра не обойтись. Но и у гвоздодёра задачи довольно узкоспециальные.

Я не совсем согласен со стасовой теорией инструментизации женщин. Но спорить, и даже просто открывать рот, мне лень. Опиум.

От него мне насрать на теорию, Стаса, всех женщин на свете и даже на этот ослепительно белый, по внеземному красивый первый снег нового года.

* * *

… За две с половинной недели до Нового Года, когда мы уже стали терять интерес к операции, план Булки начинает работать. План под кодовым названием «План» входит в финальную стадию.

Пятеро из семи известных барыг промки уже работают на нас. Шестой, похоже, настолько напуган возможностью застрять на жилой, что прекращает движение совсем.

Седьмому, самому упрямому, Дядя просто оставляет на карточке автограф «Не выводить» и свой страшный, судьбоносный вензель. Я, как нарядчик, разумеется не могу ослушаться и «не вывожу».

Пусть он теперь пусть в шахматы играет на жилзоне. На сигареты.

Или на баланду. Счастья ему.

Такового беспредельного количества анаши мой ТБ еще не видел.

Тянет на Гиннесса. Промышленный пошёл оборот.

Счёт и вправду пошел на килограммы. Вы себе представляете, сколько по объёму занимает кг мари ванны? Она ведь лёгкая, падла.

Это космические объёмы.

Веником надо подметать после развесочно-сортировочной стадии. Крысить могу теперь хоть гранёными стаканами, но зачем? Это ведь Мой — бизнес. Воровать у себя глупо.