Школа творческого чтения

В результате творческого чтения возникает новая культура – так называемый метатекст (приставка «мета» означает «после», «за рамками», «превращение», «изменение»). Скрытая в мертвых буквах и словах жизнь, силой творчества читателя «реанимируется». Она одновременно и та и не та, что у писателя. Та, ибо строится на материале произведения, и не та, ибо создается из ткани сознания читателя и содержит «нечто сверх того» (Л. Выготский), что есть в тексте. В актерской деятельности метатекст реализуется в спектакле, а в читательской – чаще всего остается лишь в памяти в виде впечатлений. В педагогическом процессе общения с детьми эти впечатления можно обнаружить в отзывах, сочинениях, дневниковых записях, в суждениях. Многие выдающиеся деятели культуры оставили след о своем детском восприятии художественных произведений в автобиографиях. Отдельные писатели изобразили восприятие ребенком книги в своих литературных произведениях. Об этом и пойдет речь в следующем разделе.

Раздел 2. Тайна читающего ребенка

Надо быть великим художником,

 чтобы воспроизводить процесс

 художественного впечатления

 от чтения великого произведения.

М.Нечкина

В разделе собраны фрагменты из мемуарных, художественных произведений, и отзывов современных детей, в том или ином виде воссоздающие процесс восприятия литературных образов. В целом это россыпь чувств, мыслей, фантазий, представлений ребенка в ответ на прочитанное.

Предлагаемые тексты помогут взрослым проникнуть в тайны влияния книги на детское сознание. Они могут быть использованы и в непосредственной работе с детьми как образцы творческого чтения их сверстников, как школа для развития читательской самооценки.

Детское восприятие литературы в зеркале автобиографий писателей (в порядке хронологии жизни авторов)

О сказках «Тысяча и одна ночь»

«Я не мог оторваться от книжки… она меня свела с ума… Кажется еще ни одна книга не возбуждала во мне такого участия и любопытства! Я читал с полным самозабвением: разверну Шахерезаду так, чтобы прочесть страницу, и забудусь совершенно… Все сказки мне нравились. Я не знал, какой отдать предпочтение. Они возбуждали мое детское любопытство, приводили в изумление неожиданностью диковинных приключений, воспламеняя мои собственные фантазии… С какой жадностью, с каким ненасытным любопытством читал я эти сказки, и в то же время я знал, что это выдумка, настоящая сказка, что этого нет на свете и быть не может… Я потом рассказывал сестрице и тетушке читанное мной с таким горячим одушевлением, и, можно сказать, самозабвением, что сам того не замечая, дополнял рассказ Шехерезады многими подробностями своего изобретения».

(С.Аксаков «Детские годы Багрова внука»)

«Самое любимое мое дело было читать (матери) вслух «Россиаду» и получать от нее разные объяснения на не понимаемые мною слова и целые выражения. Я обыкновенно читал с таким горячим сочувствием, воображение мое так живо воспроизводило любимых моих героев: Мстиславского, князя Курбского и Палецкого, что я как будто видел их и знал давно, я дорисовывал их образы, дополнял их жизнь и с увлечением описывал их наружность, я подробно рассказывал, что они делали перед сражением и после сражения, как советовался с ними царь, как благодарил их за храбрые подвиги… Гидромир и Асталон были личные враги мои, и я скорбел душой, что Гидромир не был убит в единоборствие с Палецким». 

 (Там же)

«Сильнейшее влияние имела на меня пьеса, комедия Бомарше «Свадьба Фигаро», которую я любил без ума, перечитывал двадцать раз, и притом и в русском переводе… Я был влюблен в Херубима и в графиню и, сверх того, я сам был Херубим; у меня замирало сердце при чтении и, не давая себе никакого отчета, я чувствовал какое-то новое ощущение. Как упоительна казалась сцена, где пажа одевают в женское платье, мне страшно хотелось спрятать на груди чью-нибудь ленту и тайком целовать ее. На деле я был далек от всякого женского общества в эти лета».

(А.И.Герцен. «Былое и думы»)

«Шиллер был нашим любимцем, лица его драм были для нас существующие личности, мы их разбирали, любили и ненавидели не как поэтические произведения, а как живых людей. Сверх того, мы в них видели самих себя. Я писал к Нику, несколько озабоченный тем, что он слишком любит Фиеско, что за всяким Фиеско стоит свой Верино. Мой идеал был Карл Мор, но я вскоре изменил ему и перешел в маркиза Поза. – Ник называл меня своим Агатоном по Карамзину, а я звал его своим Рафаилом по Шиллеру».

(Там же)