Школа в Кармартене

– А ты столько времени занимаешься у него, – ты ничего такого за ним не замечал? – встревоженно спросил Ллевелис.

– Замечал, – отвечал Гвидион, не отрываясь от странички, где была схематично нарисована овца.

– Что такое?

– Сегодня он принимал при мне пациентов, – вздохнул при одном воспоминании Гвидион. – Он гениальный диагност.

* * *

К Кармартену подбиралась ночь. Посреди западной четверти врезалась в небо еще позолоченная солнцем Башня Стражей, но она была самая высокая в школе и ловила последнее солнце, тогда как небо над Кармартеном становилось отчетливо закатным, и спадало оживление на городском рынке. Старшие студенты, усевшись на крыше, формировали из облаков готические замки и пускали их плыть куда глаза глядят. Полчаса, час – и башня Невенхир уже не ловила отблесков света, и профессор Мэлдун у себя на верхней площадке готовился к уроку астрономии и, напевая, начинал протирать телескоп.

Где-то играли в метаморфозы, – из распахнутого окна одной из населенных студентами башен неслось: «Я был кувшином вина на темной картине голландской, я был дождем на стекле, письмом в руках у субретки, десятки лет пролежал браслетом в зарытом кладе, я жил и рыбой глубин светил во тьме океана…», «Я гребнем у ведьмы был и связкой душистой перца, я был зерном в жерновах, поистине это было, я был бубенцом шута, монетою полустертой, я смертным трепет внушал, кометой повисши в небе…»

Еще два часа – и участники семинара по астрономии, зевая и на ходу сворачивая в трубку звездные карты, ощупью спускались по внешней лестнице, спиралью опоясывающей башню Невенхир, и, пристроившись позади Башни Стражей, задремывала Бранвен, надвинув пониже свою черепичную крышу. Из Винной башни, где Дион Хризостом круглый год читал для всех желающих спецкурс «Бродячие софисты», долго еще доносилось разгульное пение и нестройные выкрики. Потом смолкали и они.

По ночам в школе цвел душистый табак, сгущались шепотки и шорохи, пробирался на свидание легкомысленный и неугомонный Ллевелис, в виде большой совы улетал по своим делам архивариус Хлодвиг, на верхней площадке Пиктской башни Змейк при лунном свете вымывал ацетоном из-под ногтей остатки реактивов, что-то всплескивало в реке Аск, Мак Кархи в одном из городских переулков тихо целовался с очередной эсмеральдой, привлеченной волшебной родинкой у него на щеке, и сам Мерлин Амброзий зарабатывал себе радикулит и прострел, простаивая ночами на ажурном мосту, перекинутом в воздухе между башен.

* * *

Ллевелис проснулся с утра с идеей, что, должно быть, Мак Кехт убил своего сына в гневе.

– Знаешь, страшный приступ гнева, – раз! И ничего не помнит, – с жаром развивал эту мысль Ллевелис.

– Осталось только найти подтверждение тому, что на Мак Кехта временами накатывают страшные приступы гнева, – спокойно сказал Гвидион, затачивая перья и набивая ими пенал. – Ты хочешь попробовать это проверить?..

Попробовать Ллевелис не хотел. Вместо этого он потревожил почтенного архивариуса Хлодвига, предусмотрительно захватив для него из кухни чашку кофе, потом вернулся с полным кофейником, из которого подливал архивариусу в чашку до тех пор, пока наконец Нахтфогель не сказал, что, пожалуй, уже отчасти проснулся. После этого он показал Ллевелису кое-какие рукописи. Полдня Ллевелис копался в этих рукописях и вернулся совершенно убитый.

– Гипотеза не подтвердилась, – сказал он, рухнув на стул. – Я нашел кучу документов, вот, особенно житие святого Кьярана – это просто последний гвоздь в крышку гроба. Про приступы гнева у Мак Кехта можно забыть.

И Ллевелис протянул Гвидиону выписки, где под пометкой «житие св. Кьярана» стояла следующая история: