Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

Их обживали рыбаки и ребятишки. У нас был свой отражатель, самый длинный. Он прибивал бревна к противоположному берегу, где впадала Курья. Там работали зэки. Сортировали лес, скрепляли плоты и отправляли дальше по течению. Мы наблюдали, прижавшись холодными мокрыми пузами к горячим бревнам, как мужики орудуют баграми. Они ничем не отличались от других рабочих мужиков. Как-то никогда не заходил при мне разговор, что это за бригада. Слово «зэк» долгое время для меня оставалось чем-то вроде названия профессии: тот, кто ширяет багром бревна на реке. Мы приходили на речку – они уже работали, мы уходили – они еще работали.

Лес перестали сплавлять где-то в 74–75-м, незадолго до моего первого класса. Отражатели летом еще выставляли года три. Одиночные бревна вылизывало течением из укромных мест, и они ленивыми крокодилами лежали в воде. Были и утонувшие крокодилы – в зеленой тине, мохнатые, скользкие… Мы визжали от страха и восторга, наступив или запнувшись о них.

Как-то само собой слово ушло вместе с молевым сплавом.

Вернулось оно ко мне в пятом классе. Виталий Ильич привез нас на Мустаг. Мы шли к подножью своей первой большой горы, на вершине которой до середины лета оставался снег. Все, что рядом, не очень занимало. Смотрели наверх – там снег! Суетились от нетерпения, донимали Виталича вопросами: «А далеко еще? А это сколько по времени? А там жарко или холодно?» И весь этот гомон прервал короткий, тихий, но какой-то испуганный возглас: «Зэки!»

Я искала глазами воду и потому увидела их последней. Вдоль железнодорожной насыпи, через которую мы уже собрались было перейти, шла колонна темных угрюмых мужиков. Молча. Шурша щебнем. Они не смотрели на нас. Только один успел спросить у Виталича: «Курево есть?» Виталич сочувственно развел руками и как-то сокрушенно вдохнул. Выдохнул, когда они прошли: «Знать бы…» Леха нерешительно протянул Ильичу «Приму»: «У меня есть… Догнать?» Виталич засмеялся: «Вот это ты засыпался!» – и забрал пачку. А потом всю дорогу донимал Леху:

– Цибарку-то дать?

Леха перепробовал за время похода все варианты ответа: и отшучивался, и злился, и отмалчивался… «Цибарки» неизменно возвращали нас к зэкам:

– А почему у них только один охранник?

– Конвоир, – поправлял Виталий Ильич. – Да куда они денутся? За побег срок прибавят. Хорошо, если не убьют…

– А почему убьют?

Ильич усмехался задумчиво:

– Шаг влево, шаг вправо… – И переводил разговор на Леху: – Леха, вот тебе конвоир-то прикурил бы!

– Чо я-то опять? Вон у Петьки тоже есть.

– Ну ты, стукач… – толкнул его Петька в спину.

Ильич остановился:

– А что это значит, знаешь?

– Ну, ябеда. А что?

– Да нет, ничего… – И мы пошли дальше.

Но что-то в этом было. В интонации что-то у Ильича было непривычное.

А потом появились новые впечатления, новые слова: курумник, черемша… мы-то ее колбой всегда называли. А снег в жару? Какие там зэки? Вспомнили мельком на обратном пути, переходя насыпь.

Потом, после школы, я начну для себя открывать, что живу на земле Шорлага. Непонятное слово Олп, которым называется район в соседнем поселке Малиновка, расшифровывается как «отдельный лагерный пункт». Есть там и район Собачник. Зэков на Курью привозили оттуда. Здесь до сих пор под водой остались сваи и какие-то перемычки от прибрежных сооружений лесосплава. Купаться глубоко и страшно.

А потом будет книжный бум. Будут Шаламов и Солженицын… Но не они мне расскажут самое важное о зэках. Самое важное я узнаю раньше, когда в гонке за словарями куплю однажды «Словарь тюремного жаргона». В нем почти не будет незнакомых слов…

* * *

Роза Антоновна вела у нас цветоводство. Она была уже на пенсии, а немецкий в школе вели теперь ее дочери, Ирина и Роза Николаевны. Вообще-то настоящее их отчество Готлибовны, но кто ж это выговорит?

Дочери владели одинаково хорошо как немецким, так и русским. Не знаю, как ее остальные внуки, но мои одноклассники, Пашка и Иринка, мучились со спряжениями немецких глаголов наравне с нами. А вот Роза Антоновна частенько не могла найти подходящих русских слов. «Коровин муж» – самое памятное определение, которое она, забыв слово, выдала ребятишкам на уроке. А в этом классе как раз учился Вовка Коровин. И сначала одноклассники повернулись к нему, недоумевая, почему это он вдруг стал мужем. Довели до слез несчастного Коровина, до крика – ничего не понимающую Розу Антоновну, и только потом кто-то подумал в другую сторону и неуверенно спросил: «Бык, что ли?» И ответ Розы Антоновны: «Бик! Бик! Я-я, бик!» – утонул в общем хохоте.