Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

Вся культурная атмосфера школы, разогретая настроениями хрущевской оттепели, открывала ребятам глаза на окружающую жизнь. Старшеклассникам захотелось узнать больше, чем вещала пропаганда, докопаться до правды, передать ее другим. Они стали отслеживать передачи о Советском Союзе по «враждебным» радиостанциям: «Голосу Америки», «ВВС» и «Немецкой волне». Слушали в основном на английском (на русском «голоса» глушились), потом делали записи, аккуратно их сшивали и тайно распространяли эти подборки в школе. Давали почитать на несколько часов, иногда на ночь. Нина Самойловна, однажды державшая такой выпуск в руках (кажется, его принес Аркаша Шатов), запретила хранить это в школе. Другие подборки содержали перепечатанные отрывки запрещенной художественной литературы типа «Доктора Живаго», а также собственные сочинения и стихи ребят – безобидные, но критические. Об одном из таких выпусков упоминает в 2007 году в своей автобиографической повести наша любимая историчка и блестящий знаток английского Марья Сергеевна Лебедева (мама известного бизнесмена Александра Лебедева). Другие вспоминают сатирическую басню: «Собрались звери на XXIII съезд…» Это был первый и во многом уникальный школьный подпольный самиздат.

Сколько выпусков увидело свет, точно неизвестно, но внезапно дело открылось. Журнал обнаружил отец одного девятиклассника, проверяя его карманы на предмет курения. Он искренне испугался за «духовное состояние» сына и донес в органы (говорят, он сам имел к ним отношение). За дело взялся КГБ, началось расследование. В центр разборок попали Юра Белостоцкий и еще четверо ребят, занятых в «Гамлете». Их начали поодиночке таскать на допросы. В школе учителя ходили с опрокинутыми от страха лицами: их тоже допрашивали, требуя раскрыть других участников и содержание выпусков. Но многие учителя вообще не были в курсе, а те, кто были, держались твердо. Основной удар пришелся на историчек – они были партийными. Марью Сергеевну сняли с работы, исключили из партии, но в итоге она удержалась в строю, получив строгий выговор и страшную по тем временам запись в личном деле: «За политическую близорукость и партийную беспринципность». Ряд других учителей тоже получили взыскания разной строгости. Нина Самойловна (она была беспартийной) ушла в другую школу.

Для пяти ребят, признанных антисоветчиками (остальных самиздатовцев и сопричастных никто не выдал), кульминацией разоблачения стало заседание райкома комсомола. Заканчивался уже следующий, 67-й год. По описаниям Вадика Махонина, в комнате была зловещая обстановка. Присутствовали двое молодых кагэбэшников. Их грозное молчание добавляло обличительного рвения районным комсомольцам. Никто из выступавших не только не читал, но даже и в глаза не видел самиздатовских выпусков, но это не мешало утверждать: враги народа! Использовалась формула «я Пастернака не читал, но осуждаю», как в 58-м году. В итоге ребят с позором изгнали и из комсомола, и из нашей элитной школы, отправили в разные школы. Не знаю, как конкретно это сказалось на их дальнейшей судьбе, но явно непросто. Так или иначе, им испортили жизнь – сбили колею, заклеймили, навсегда отравили душу.

Скандал тогда прогремел на всю Москву, но никаких официальных следов мы не нашли. Для меня эта история по-шекспировски драматична. По большому счету она продолжается и по сей день, лишь меняя свои формальные сюжеты. Как стоически вели себя тогда и сами ребята, и защищавшие их учителя! Но была одновременно и другая модель поведения, другой внутренний выбор. Судьбоносные решения для пятерки старшеклассников выносила власть, но осуществляла их не она, а то самое школьное большинство, которое еще недавно с упоением наслаждалось их творчеством. Изгнание ребят из комсомола и из школы проходило казуистически – как бы по инициативе самих школьников. Все ученики шестых-десятых классов должны были дружно подписать заготовку о «гневном осуждении антисоветчиков». Директриса велела – и дети лихо, не вникая, приложили руку к расправе над вчерашними кумирами. Правда, были и те немногие, кто уклонился.

Я часто мысленно возвращаюсь к этой картинке с собиранием школьных подписей. Мне она лучше всего объясняет, что такое «быть или не быть». Быть – значит расслышать трепетно звенящий внутри тебя голос совести и ему подчиниться, куда бы он ни позвал. Все остальное уводит в сферу небытия – даже если кажется, что живешь.

Борис Гребельников Каллиграф

Случайно встретив моего отца, учительница пожаловалась:

– Обратите внимание на своего сына. Ужасный почерк, курица лапой пишет лучше!

Данная педагогом сравнительная характеристика куриной и моей каллиграфии отцу не понравилась, и он с ремнем «обратил» на меня внимание. Затем меня, зареванного, усадил за письменный стол – вырабатывать красивый почерк, а сам встал за моей спиной, похлопывая ремнем по своей ладони.