Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

Первым уроком была арифметика. Мои одноклассники, в отличие от меня, пришли без мешочков, и это меня удивило: неужели они забыли про палочки? Но тут все дети стали вытаскивать счетный материал, и я застыла от удивления. Палочки у остальных детей оказались раза в два короче моих, но не это главное. Они были гладкими, белыми, ровными и одинаковыми, как будто их изготовили на фабрике. Я перевела взгляд на свои вязанки хвороста. Мои счетные палочки, не ободранные от коры и неотшлифованные, были к тому же неровными, узловатыми, корявыми – они выглядели просто ужасно! Палочки у других детей занимали совсем немного места. Моим хворостом была завалена вся парта. Ко всему еще и резинки, которыми они были перетянуты, у всех были тонкие, «шляпные», и только у меня была толстая резинка для трусов, завязанная грубыми узлами. Мне хотелось затолкать корявые обрезки обратно в мешочек. Я не сомневалась, что Александра Георгиевна скажет что-нибудь обидное про мои палочки, и все дети начнут смеяться, а я получу первую двойку.

Учительница шла между рядов, проверяя, как выполнено задание. Дойдя до меня, она на минуту остановилась и спросила, улыбаясь: «Ты, Лида, наверно, сама делала палочки, да?» – «Мне папа помогал», – пролепетала я. Мне хотелось ответить, что это я сама делала, чтобы не смеялись над моим папой, но я не умела говорить неправду. Учительница легко прикоснулась к моему плечу, сказала: «Ну, ничего, ничего», – и пошла дальше. Никто не смеялся, и я постепенно успокоилась. Но дома я дрожащим голосом сказала отцу: «У всех палочки были такие красивые и маленькие, а у меня – некрасивые и кривые!» И расплакалась. Отец очень удивился. Наши корявые палочки ему казались вполне пригодными для счета и симпатичными. Палочки нужны были на несколько уроков, и он не видел смысла в том, чтобы тратить время на доведение их до совершенства. Но он огорчился, увидев, как я переживаю неудачу.

Через две-три недели мы начали считать на счетах. Мне купили пластмассовые черные счеты с ярко-розовыми костяшками, а мешочек с вязанками хвороста уплыл в область воспоминаний. Неприятных…

А вот уроки пения я любила! Мы разучивали «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой…», потом «Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла, люли-люли стояла…» Я каждый раз с нетерпением ждала очередного урока. Но как-то Александра Георгиевна вошла в класс и объявила, что мы будем разучивать песню про нашего великого вождя Владимира Ильича Ленина.

Она не улыбалась и как будто была чем-то озабочена. Теперь-то я понимаю, что ей вовсе не хотелось знакомить малышей с ТАКОЙ песней, но, видимо, программа обучения этого требовала.

– Дети, – сказала Александра Георгиевна, – вы знаете, как советский народ любил Владимира Ильича. И когда он умер, вся страна была в горе. Вот про это и написана песня.

Она помолчала, замялась в нерешительности, потом подошла к Лене С. и сказала:

– Леночка, твоя мама меня предупреждала, что ты очень сильно переживаешь, когда слышишь что-то грустное, и даже падаешь в обморок. Но ты ведь будешь молодцом, правда?

Лена в ответ кивнула. И Александра Георгиевна запела:

…В Колонном зале положили
Его на пять ночей и дней.

И потекли народа толпы,

Неся знамена впереди,
Чтобы взглянуть на профиль желтый
И красный орден на груди.

Песня мне не понравилась, даже была неприятна. Но в ту минуту мое внимание было поглощено другим: я наблюдала за Леной С. Никогда еще я не видела, как падают в обморок. Лена выросла в моих глазах необычайно: она была особенной, не такой, как все. И не я одна наблюдала за ее поведением: одноклассники во все глаза смотрели на нее – заинтересованно, завистливо, восхищенно и немного испуганно. Все чего-то ждали.

Когда Александра Георгиевна спела второй куплет, у Лены задрожал подбородок, потекли слезы, потом она закрыла лицо руками и зарыдала. Все завороженно смотрели на нее. Рыдала Лена очень заразительно, так что вскоре заплакали еще несколько девочек. Я подумала, что, наверно, так и надо сейчас вести себя: плакать навзрыд, это похвально и хорошо, а если не плачешь, это неправильно. Заплакали еще несколько одноклассников. Другие изо всех сил пытались заплакать. Я тоже очень старалась выжать из себя несколько слезинок, но ничего у меня не вышло. Я была сконфужена своей бесчувственностью, разочарована тем, что падение в обморок не состоялось, а от песни остался тяжелый осадок.

Долгое время после этого строчки из текста песни вспоминались мне в самое неподходящее время, например, перед сном, и тогда я боялась засыпать.

Дома я рассказала про урок пения, и папа поморщился, услышав, ЧТО мы распевали. Но он ничего не сказал: свое мнение тогда правильнее всего было держать при себе: ведь я могла по детскому недомыслию передать его слова учительнице или еще кому-нибудь из взрослых…

* * *