Школония

Фонари не горели этой кошмарной ночью. Как назло. Я едва ли разбирал, что передо мной находится. На ощупь нашел инвалидное кресло и лихорадочно старался придвинуть его к кровати так, чтобы при посадке не ошибиться и не свалиться на пол. Но паника брала верх. Разум покинул меня. Слезы переполняли глаза, жалкие всхлипывания слышались уже по всей комнате.

Я свалился на пол. Стал ползти к двери, из-под которой пробивался теплый свет с кухни. Свет, который не предвещал ничего опасного.

Я услышал скрип пола у себя за спиной. Пот стекал по лбу, из груди рвался крик ужаса. Этот крик начал будто разрывать легкие на части. Я почувствовал, как кто-то резко придавливает меня к полу.

Все это время в комнате кто-то был. Он наблюдал и выжидал, когда я приму жалкие попытки спасти отца.

Я не смел оглянуться назад. Казалось, если сделаю это, сердце разорвется от страха. Тело, дыхание и жалкий голос дрожали в унисон. Я ждал, когда он уберет ногу и вонзит мне в спину нож, и тогда я перестану слышать шум в папиной комнате, не узнаю его трагическую судьбу и не увижу больше Данила. В тот момент от безысходности я желал укрыться от этого ужаса в любых объятиях. Даже в объятиях Аниты.

Удары за стеной прекратились вместе со стонами отца. Я посмотрел туда, где секундами ранее еще слышал его голос, служивший знаком, что он еще жив, что он рядом, борется за наши жизни.

Дверь открылась. Меня била дрожь, но я поднял взгляд. Высокий человек, облаченный в черное: маска, брюки, рубашка.

Это они. Это ШМИТ.

Он провел ладонью по шее.

Что это значит? Что означает этот жест?

Я знал ответ, но не желал его принимать. Этого не может быть. Почему так произошло? Разве человек не получает то, что заслуживает? Разве мой отец заслужил такую судьбу?

Это я виноват.

Я мог изменить наши судьбы. Наши жизни были в моих руках. Если бы тогда я написал отцу о ШМИТ, если бы Данил рассказал папе о них, этого бы не произошло.

Давление на спину спало. Заскрипел пол, и мимо меня прошел тот, кто находился в комнате с самого начала. Мужчина из коридора раскрыл дверь, и они вместе с двумя другими направились к выходу.

Я не верил, что это закончилось. Разве они пришли не за моей жизнью? Так почему уходят? Ведь вот же я!

Папа… Папа… Папочка! Я пополз к нему. Перед глазами все расплывалось от пелены слез, крупные капли катились по щекам. Я почти добрался до его двери. Она была слегка приоткрыта.

Вдруг я почуял запах горелого со стороны кухни. Оглянувшись, увидел, как пылают занавески и жадный огонь стремительно охватывает все вокруг. Тогда я понял, что за шум слышал на кухне. То был разливающийся керосин.

Это конец.

До двери в комнату папы было четыре шага. Я хотел умереть рядом с ним. Ни о чем другом больше и не думал.

Но дым охватил уже весь коридор. Черной копотью покрывались стены, плавилась техника, горела мебель, цветы на тумбе за считаные секунды погибали от языков пламени, что тут же охватывал тумбу.

Я начинал задыхаться.

Еще три шага. Три несчастных шага, и я буду там, рядом с папой. Он еще жив. Он жив, он должен быть жив!

Я осознавал, что во мне пробуждается эгоизм: пусть для меня счастье погибнуть после того, как услышу последний вздох отца, но для него сгореть живьем – мучение.

А разве не мучение для меня сгореть живьем? Почему же я боялся быть зарезанным, но не боялся сгореть? Ощущать смертельное прикосновение пламени, чувствовать, как оно разъедает кожу до крови, запекая ее…

Почему не боюсь?

Страх умереть, так и не увидев папу, был сильнее.

Воздух тяжелел, дыхание становилось реже. Я не мог больше мыслить здраво, но одно понимал точно – я не увижу отца.

Я не доползу. Я задохнусь. Я умру.

Глава 9

Белая комната. Без конца и края.

Нет горящего дома, нет отца. Все, что меня окружало, – белая слепящая пелена.

Я стоял на коленях. Каждый прерывистый вдох отражался от стен. Здесь было холодно, и лишь обхватив себя за плечи, чтобы согреться, я заметил, что на мне нет одежды. Прикосновение к коже пробудило волну боли.

Я лег на пол. Взглянул на свои руки и ужаснулся, заметив белые волдыри на коже, красные пятна и местами раны, из которых медленно вытекала густая кровь.

Разум и чувства не сходились во мнениях: чувства не выдавали паники, а разум кричал: «Что со мной?!». Но где-то в отдаленном уголочке души зарождался ужас. Потихоньку боль в теле становилась настолько невыносимой, что, казалось, я горю живьем. Я уже сгорел живьем. Сгорел тогда, дома.

Я поднял голову и вновь оглянулся. Вокруг ни души.

«Я умер?»

– Нет, – вдруг разнеслось по всему пространству.

Это был голос папы. Он доносился откуда-то сзади. Я повернулся к нему и вскрикнул от увиденного. Передо мной стояло обугленное тело. С раскрытым ртом, с оголенными зубами, а вместо глаз – воронки. Две черные большие воронки, от которых я сразу же отвел взгляд. Я так и чувствовал, как они затягивают меня в себя, в свое логово, в свой смертельный покров. От этого кружилась голова, сводило живот и начинало тошнить.