Шкура литературы. Книги двух тысячелетий

В философском отношении Монтень является стоиком, скептиком и сенсуалистом (то есть мыслителем, претерпевающим жизнь, не доверяющим чужим словам, а доверяющим собственным глазам и разуму). Неортодоксальность его взглядов на самоубийство и организацию церковной жизни вызывала острое негодование в Риме. А здравое, почти «врачебное» отношение к человеческому телу резко отличало как от предшественников, жертв средневекового богословия, так и от последователей, жертв нормативной теории классицизма. Он являлся характерным представителем так называемого Северного Возрождения, куда менее жизнеутверждающего и куда более мрачного, чем солнечное итальянское (как в живописи, так и в литературе). После крушения средневековых представлений деятелям Возрождения приходилось отстраивать мир заново, опираясь только на человеческий разум и собственные творческие силы, отчего и закрепилось за ними в истории культуры прозвище гуманистов. Возможно, именно этот изъян – творчество в ситуации после «гибели богов» – и делает «Опыты» Монтеня настолько созвучными нашему времени. Так, встречаясь в них с утверждением, что «жизнь – это неровное, неправильное и многообразное движение», невозможно не вспомнить аналогичные мысли в романах графа Толстого или чеканный афоризм нашего современника Венедикта Ерофеева: все в жизни должно происходить медленно и неправильно.

К Монтеню мы еще вернемся, в частности, в связи с Паскалем. Потому что не было у Мишеля Монтеня более блестящего последователя и более ревнивого оппонента, чем Блез Паскаль.

Герцог-моралист Ларошфуко

К Ларошфуко единственному из нашей триады вполне оправдано применение этого подозрительного определения «моралист». Читать его прославленные «Максимы и моральные размышления» было бы сегодня скучновато, если бы не виртуозность их формы. Ларошфуко – родоначальник жанра афоризма во французской литературе, имевший бесчисленных последователей и подражателей во всех странах Европы. Франция, учредившая культ остроумия, уже в середине XVII века взрастила героя, способного конкурировать в жанре афоризма с латинянами.

Жизнь у родовитого аристократа Франсуа де Ларошфуко (1613–1680) выдалась бурной, так что материала для морализирования у него накопилось предостаточно. Подобно Монтеню, он не миновал Бастилии, но, в отличие от миротворца-Монтеня, он по собственной воле с семнадцати и до сорока лет принимал живейшее участие в дворцовых интригах и драках – враждовал с кардиналом Ришелье, как участник аристократической Фронды воевал с кардиналом Мазарини и дружил с принцем Конде. Только оказавшись в ссылке и устранившись от политики, он занялся литературным трудом. Сначала издал скандальные «Мемуары», где раздал всем сестрам по серьгам, а затем засел за «моральные размышления». Не о себе ли самом один из самых едких его афоризмов: «Старики потому так любят давать хорошие советы, что уже не способны подавать дурных примеров»?

Ларошфуко удалось создать образцовый критический кодекс расхожей морали на все случаи жизни – не случайно такое множество его афоризмов начинается словами «часто», «обычно», «иной раз», «порой», а действующие в них лица – это «люди», «мы» и отвлеченные общие понятия, такие как «самолюбие», «страсти», «добродетель» и т. п. Мысль Ларошфуко снует между беспощадным приговором эпиграфа к «Максимам и моральным размышлениям»: «Наши добродетели – это чаще всего искусно переряженные пороки», – и саморазоблачительным признанием: «Легче познать людей вообще, чем одного человека в частности». Но такова участь всех книг подобного рода, поскольку старение души проявляется в неодолимой тяге к сентенциям – изречениям нравоучительного характера, которые способна скрасить только их горечь да блеск формулировок. Здесь многое зависит от качества перевода. Скажем, 257-й афоризм: «Величавость – это непостижимая уловка тела, изобретенная для того, чтобы скрыть недостатки ума» – можно перевести и так: «Серьезность есть хитроумная уловка тела, призванная скрыть изъяны духа». В первом случае – социальная сатира, во втором – глубинная характерология, удар педанту под дых! Зоркость и даже прозорливость Ларошфуко огромны. За несколько веков до возникновения в психиатрии термина «умственные эпидемии» он отмечал, что «иные безрассудства распространяются точно заразные болезни», и, предвосхищая Вейнингера с Фрейдом, утверждал, что «женщины не сознают всей беспредельности своего кокетства». Этот прилежный ученик и соперник латинского стоика Сенеки, проявляя непоследовательность, признавал христианские ценности, как способность надеяться и бояться, и корень зла усматривал в себялюбии человека (в книге «Максимы» ему посвящено целое эссе).

Но вот в вопросе об отношении к смерти Ларошфуко предстает категорическим противником не только христианства, но также респектабельного Монтеня и отчаянного Паскаля, избегая заглядывать в опасные глубины бытия и человеческого духа. И в этом смысле Ларошфуко – типичный мыслитель «золотой середины», социальный критик и моралист, но не философ.

Бесстрашный Паскаль