Шкурка бабочки

Media, говорил когда-то Маршалл Маклюэн, is the message. То есть средство массовой информации важней самой информации, говоря по-русски. Посланник и есть послание, если попытаться скаламбурить, хотя перевод, конечно, не слишком точный. Маршалл Маклюэн был канадский ученый, он занимался изучением средств коммуникации. Он давно умер и свою самую знаменитую фразу сказал про телевизор. Забавно было бы услышать, что бы он сказал, увидев Интернет. Но Маршалл Маклюэн молчит и даже не может узнать, сбылись ли его предсказания. Так, почти полвека назад, он предсказывал, что с появлением национального телевидения отомрут местные диалекты. Ну вот, прошло полвека, и что? Местные диалекты остались как были – и не только в России, но и в Америке, где телевидения куда больше. Одного этого было бы достаточно, чтобы Маршалла Маклюэна, канадского ученого, забыли навсегда. Но в нашем деле, я хорошо знаю, ценится не точность предсказания, а четкость формулировки, хлесткость идеи. Форма и есть содержание, посланник и есть послание, роза это роза это роза.

Я работаю журналистом уже десять лет и, худо-бедно, у меня есть чутье на идеи. Не то чтобы я часто придумывал что-то гениальное, но в чужих идеях я разбираюсь лучше некуда. И вот сейчас, вечером, сидя в ресторане «Грабли» (сказочный дизайн и столь же сказочно низкие цены), ужиная с моей начальницей Ксенией, я сразу понимаю, что она предлагает. Этот спецпроект – это будет бомба. Потому что мы можем отобрать у желтой прессы их тему и сделать так, чтобы людям не было стыдно туда заходить. Мы создадим среду, где они смогут общаться, где выразят свои тайные страхи и тайные желания. Среда и есть посредник, как не сказал Маршалл Маклюэн. Ксения говорит – посредник между властью и обществом, а я думаю – посредник между каждым из нас и нашей сокровенной мечтой.

Я работаю журналистом вот уже десять лет и большинство моих начальников были твердо уверены, что журналистика – это форма пиара. Коммерческого, политического, предвыборного. Наш большой начальник Паша Сильверман где-то прочел, что у идеальной фотомодели должно быть никакое лицо, чтобы на нем можно было нарисовать все что угодно. А у журналиста, любит повторять он, должен быть никакой мозг, чтобы на нем можно было нарисовать любую идею. Мне чуть-чуть обидно это слышать: и не только потому, что я лучшего мнения о своем мозге. В глубине души я все-таки верю, что журналист – это посредник. Если не между обществом и властью, то хотя бы между людьми. Человек, который может рассказать одним людям о других.

Мне жаль, что четыре года назад я не поехал в Чечню. Оксана легла на пороге, распустив, как Андромаха, рыжие, еще не начавшие седеть волосы. Ты не оставишь наших детей сиротами, сказала она, ты никуда не уедешь. Там почти безопасно, соврал я. Там не может быть безопасно, сказала Оксана, вспомни девяносто третий год в Москве, тебе мало? И вообще, ты вернешься оттуда больным человеком. Нормальные люди не ездят на войну добровольно, тем более – на такую войну. Я пытался возражать, но уже знал, что никуда не поеду, потому что профессия профессией, но у меня есть семья, Оксана и двое детей. И вот Вторая Чеченская прошла без меня, если, конечно, можно сказать «прошла», учитывая, что я сам каждый день ставлю в ленту очередную информашку про взрывы и погибших. Но мне до сих пор жаль, что я туда не поехал. Мне казалось, что быть там – мой долг перед мальчиком, который пошел на журфак, чтобы побороть государственную ложь, долг, который я должен был отдать.

Тем вечером, когда я решил остаться в Москве, мы снова занимались с Оксаной любовью. Мы редко занимаемся любовью, особенно после рождения второго ребенка. Шесть лет брака охладят любой пыл, но тем вечером я опрокинул ее на спину и с отчаянием вжимался в ее тело, будто стучался в запертую дверь. Я кончил быстро и неожиданно заплакал. За те годы, что мы вместе, я занимался любовью со множеством женщин, но мне никогда не хотелось плакать, обнимая их или размыкая объятия сразу после финального взрыва. А тем вечером я лежал, уткнувшись в рыжие волосы, и рыдал, сам не зная отчего, а Оксана гладила меня по голове и, глядя в потолок, повторяла Лешенька, Лешенька, и, возможно, думала о чем-то своем. Тот, кто говорит, важнее того, что говорится, – и я вжимался в нее всем телом и чувствовал себя Гектором, который так и не увидел своей Трои.

Мой большой начальник Паша Сильверман любит говорить, что журналистика – это часть пиара. Мне обидно это слышать, а главный редактор моего отдела, юная девушка Ксения только пожимает острыми плечами. Она моложе меня на пять лет, и у нее на пять лет меньше иллюзий. Все издания второго эшелона живут за счет джинсы, сказала она мне, – может быть, поэтому они и издания второго эшелона. Сама Ксения никогда не пишет заказных статей, потому что послание – это и есть посланник, текст – и есть автор, джинса убивает тебя как профессионала. Ступив на эту дорожку, говорит она, можно довольно легко заработать полторы тысячи в месяц – но никогда не заработать больше.