Шкуро: Под знаком волка

Каждый день скакали вокруг поляны. Командовал Шкуро или Мельников. И рысью, и галопом, и в карьер, и лаву строили из двадцати всадников, обнажали шашки и рубили кустарник. Все были опытными умелыми боевыми казаками, кроме Слащова, приученного к офицерской езде со времен юнкерского училища. Шкуро, посмеиваясь, объяснял ему:

— Ты, Александрович, брось лошадь калечить своей облегченной рысью. Гляди, как мы, казаки, скачем. — Он пускал лошадь рысью и пригибался, почти ложился на луку седла. — И мне легко, и лошади не тяжело. А ты прыгаешь на ней и спину бьешь.

— Учили так, Андрей, Григорьич.

— Теперь по-нашему переучивайся, И шпоры брось. Лошадь так все понимает. Нагайку держи, но не бей сильно… Учись, Александрыч, а то в бой, в лаву не возьмём. B пехоту спишем.

Представители атамана в городах и станицах регулярно приезжали докладывать обстановку, поговорить со своими, а то и денег попросить, В один тихий красный вечер приехали Кузьма Мельников из Ессентуков и поручик Бутлеров из Кисловодска. Андрей Григорьевич им доверял. Прогуливались втроем. Посланцы мучили одним и тем же вопросом: «Когда?»

— Этот вопрос, друзья, самый простой. Деникин выступает числа двадцатого июня. Может быть, двадцать втopoгo. Вот и мы так подладимся. Значит, через недельку. Есть другой вопрос — самый главный. Наши деньги кончаются. У казаков не соберешь. А войску надо оружие, продовольствие. Где брать? Вот вам, друзья, ответственное задание: точно знать, где хранят большевики секретные денежные запасы. И, главное, золото. Они много конфисковали у буржуев. Особенно в Пятигорске Я Кисловодске этот еврей из Москвы Лещинский. Проследить за ним надо. Чтобы не скрылся. В Ставрополе у нас человека нет, и это плохо.

— Там же матросы, Андрей Григорьич.

— Ты бы съездил туда, Кузьма, подружился бы с матросиками. Или с какой-нибудь бабонькой из банка. Там большой банк. И об этом никому. Брать будем для дела, а не дуванить. Может, Леночку в Ставрополе, Кузя, встретишь. От меня мильон поклонов и поцелуев…

Спал в эту ночь Шкуро беспокойно — золото снилось — и утром, едва открыв глаза, испуганно вскочил: над ним стоял изможденный оборванный старик с безумно сверкающими глазами.

— Ты кто? — вскрикнул Шкуро.

— Я Георгий Победоносец, победитель врагов христианства! К тебе пришел, чтобы и ты за мной поднялся за казаков, за православных! Не ужасайся войн и смятений, ибо этому надлежит быть. Восстал народ на народ и царство на царство. Но ты должен победить всех, и падут они от острия меча твоего. И отведут в плен все народы… А тогда Пилат велел бить Иисуса. И распяли его, и повесили…

— Что это ты заговариваешься, старик. Христа не повесили.

— Кто же убьет — подлежит суду! — выкрикивал старик, прожигая желто-сверкающим бешеным взглядом. — А ты, молодой воин, спасай казачество! Не забывай Бога, будь милосерд к людям…

Много набормотал юродивый. Не очень жаловал полковник Шкуро витиеватые церковные словеса, но без Бога сам не проживешь, и за тобой никто не пойдет.

С утра пришлось задуматься, а днем очередной вестник сообщил, что в станице Бургустанской назначен большевистский митинг, на котором комиссары будут убеждать народ поймать полковника Шкуро, которого они считают предателем и бандитом.

Слащов отговаривал, но Андрей взял шестерых казаков с винтовками и гранатами и с наступлением сумерек выехали в станицу, поверх черкесок — бурки. Станица опустела — все в правлении на митинге. Четверых казаков полковник оставил на площади, сам с Перваковым и Безродным подъехал к правлению. Оттуда вышла женщина и сказала: «Опоздали, служивые, все комиссары уже уехали».

Из окон, однако, вырывался шум горячих речей — митинговали без чужих комиссаров. Уже совсем стемнело.

— Это что за казаки? — спросил кто-то невидимый.

— Мне нужен станичный атаман! — громко крикнул Шкуро и тихо приказал своим: — Я войду, и если что — бросайте гранаты в окна.

— Станичных атаманов больше нет, — ответили из темноты. — Теперь я станичный комиссар.

— А по званию?

— Ну, прапорщик. А вы?

— А я от восставших казаков.

— Не от полковника Шкуро?

— Я он сам и есть.

— Пожалуйте в правление. Там еще митинг продолжается. Старики наши…

— Вот что, прапорщик. Там, на окраине станицы, стоят два моих полка. В случае какого-либо предательства с вашей стороны они вырежут всю станицу до последнего человека. Вы поняли? Теперь пошли.

Полковник спешился и вместе с комиссаром вошел вправление как был — в папахе, в бурке, надетой поверх черкески.

В большой комнате правления народ разбился на группы. Сидели, стояли, громко говорили о Советах, о комиссарах, об офицерах, о поборах всяческих властей. Комиссар действовал официально — вышел на Председательское место и громко объявил:

— Товарищи казаки! Сядьте по местам. К нам прибыл и хочет говорить с вами делегат от полковника Шкуро!

Наступила тишина.

— Полковник не стал пробираться к столу, а остановился на свободном месте, сбросил с плеча бурку. В одной руке револьвер стволом вниз, другая рука — на кинжале. Начал громко, почти кричал:

— Я — полковник Шкуро! Здравствуйте, братья бургустанцы!