Шлейф сандала

- В парикмахерскую. Нас там один человек ждет, - шепнула я, и ее глаза испуганно расширились.

- Да кто?

- Возлюбленный Елены Федоровны! Хозяйки твоей! Знаешь такого?

Прасковья схватилась за сердце, а потом привалилась к стене.

- Матерь Божья… Принесла нелегкая!

Значит, женщина знала этого человека. Что ж, возможно это и к лучшему. Ей он поверит.

- Ему правду рассказать надо! – сказала я. – И желательно, чтобы он понял все! Иначе нам всем несдобровать!

- Поговорим сейчас, – Прасковья решительно направилась к двери. – Вы не переживайте.

Мы вышли на улицу, и я спросила:

- Между ними и правда что-то было?

- Было… Ох, вот никогда бы не подумала, что все так обернется! – нервно воскликнула Прасковья, сжимая рукой концы шали. – Эмилий Семенович учителем служил в гимназии. В дом к нам вхож был… Хозяин покойный с ним беседовать любил о науках… Как оно закрутилось, одному Богу известно… Только вот я всегда говорила, что старое с молодым не свяжешь! Молодое оно к такому же и тянется! Елена Федоровна свежая вся была, будто цветок, а супруг, как шмель старый… Прости Господи… Не зря говорят: «Пожилой на молодой женился — в оба теперь гляди».

- Танечка, чья дочь? Уж не этого ли Эмилия Семеновича? – такой поворот событий меня совершенно не устраивал. Если пылкий учитель решит забрать дочь, то может и дел наворотить. Например, начнет шантажировать. Но Танечку я точно ему не отдам.

- Нет. Волкова она, - успокоила меня женщина. – Хозяин как узнал, что супруга молодая к учителю неравнодушна, так сразу в гимназию отправился. С директором они дружили шибко. Что там произошло, никто не знает, но после этого выгнали Эмилия Семеновича к чертям собачьим. В город ему вообще заказано было возвращаться. Словно бы все после этого успокоилось. Ежели и горевала Елена Федоровна, то виду не показывала. Танечка родилась, заботы одолели, ну а дальше вы знаете.

Мы вошли в парикмахерскую, и молодой человек резко поднялся. Он так смотрел за спину Прасковьи, надеясь, что за ней появится его возлюбленная, что мне стало жаль его.

- Ну, здравствуйте, Эмилий Семенович, - женщина опустилась на стул. – Нашли, значит…

- Прасковья, где Елена Федоровна? – он не сводил с нее взгляда, словно пытался прочесть по ее лицу ответ на свой вопрос.

- Вы присядьте, разговор у нас длинный будет, – Прасковья подняла на него грустные глаза. – Непростой…

Учитель покачнулся, словно предчувствуя страшное известие, но присел, положив руки на колени.

Я же полезла в буфет за водкой. Она ему точно понадобится.

Плакал он долго и горько. Парень закрыл лицо ладонями, и я видела, как между его пальцами катятся слёзы, пропадая в широких рукавах пиджака. Он действительно любил Елену Федоровну Волкову. Любил всей душой.

- Ну, будет, будет вам… - Прасковья подошла к нему и стала гладить по голове, словно ребенка. – Ничего ведь уже не исправишь… Жизнь она такая…

- Если бы я знал… если бы только знал… - выдохнул молодой человек. – Как же так…

- Битого, пролитого да прожитого не воротишь… - Прасковья подвинула ему стопку с водкой. – Вы выпейте, легче станет. И ради ребеночка Елены Федоровны, держите язык за зубами, Эмилий Семенович. Чтобы у дитя жизнь, аки оглобля, не сломалась.

Учитель одним махом выпил полную стопку, закашлялся, а потом сказал:

- Не скажу я ничего. Сберегу вашу тайну. Не враг я кровинушке Елюшиной… И вот еще что… - молодой человек полез во внутренний карман и достал узелок. Он развязал его дрожащими руками, после чего положил на стол. - Это душа моя мне передала, перед тем, как я уехал. Мол, храни их. Они как мое обещание, что все равно вместе будем.

На носовом платке лежали рубиновые серьги.

- Ах, ты ж! – воскликнула Прасковья. – Эти серьги Елене Федоровне супруг подарил! Они в их семье по наследству передавались! Окромя серёжек этих ничего ценнее в доме и не было… А потом сказала она, что потеряла их. Такой скандал был, вспомнить страшно…

- Возвращаю. Они должны Танечке принадлежать, - учитель поднялся. – Вы позвольте мне иногда малышку навещать. Я здесь у тётки живу, думаю работу найти…

- Конечно, приходите, - позволила я, глядя в его красные от слез глаза. – Мы рады будем.

Эмилий Семенович попрощался с нами и, сгорбившись, вышел из парикмахерской. Но его боль все еще наполняла комнату. Я чувствовала ее почти на физическом уровне.

Прасковья снова завязала серьги в узелок и вдруг протянула его мне.

- Вы бы продали их и чего путное на эти деньги придумали.

- Да ты что! Они ведь Танечке принадлежат! – возразила я. – Она им хозяйка!

- Не будет добра от них. А вы барышня хваткая, найдете им применение. От украшения какой прок? А вот ежели вы Танечке достойную жизнь обустроите, да в будущем у нее капитал свой будет – совсем другое дело. Цацки цацками, а когда за душой кое-что имеется, да крыша над головой своя, сразу понимаешь, что важнее, - философски размышляла Прасковья. – Ну, это я так думаю. Решать вам.

Я взяла узелок и спрятала его в декольте. Пусть лежат серьги. Они есть не просят.

Глава 72