Шляпа Ирины. Современный китайский рассказ

Тогда я и обнаружила, что моя сестра — неисправимая оптимистка и к тому же любит выслуживаться перед другими. А я далеко не так оптимистична и, общаясь с людьми, всегда прежде всего замечаю их недостатки. Если я недовольна — то недовольна, и это не зависит от места или времени. У меня часто унылое лицо, жёсткое и морщинистое, как будто вымазано клейстером. Это портит мне настроение. Когда я сама себя невысоко оцениваю, то на других сердита ещё больше.

В самолёте я с неприязнью наблюдала за нашим соседом и сразу обратила внимание, что на его мизинцах слишком длинные ногти. У него была привычка время от времени поднимать правую руку и, оттопырив мизинец, убирать волосы, падающие на лоб. Этот светло-бирюзовый полупрозрачный длинный ноготь невольно напоминал ногти императрицы Цыси с золотыми футлярчиками на кончиках, которые можно увидеть па портретах императрицы, писанных западными художниками. Они были грязные и странные, изобличая человека легкомысленного. Периодические смешки соседа ещё более неприятно резали мой слух.

Я не могла дождаться окончания процедуры регистрации в большой московской гостинице «Космос», чтобы выразить свои чувства сестре. Она хихикала: «Объективно говоря, ты недостаточно добра. Объективно говоря, некоторые его суждения действительно неплохи». Так я сделала новое открытие о своей сестре — заметила, что она постоянно использует в разговоре фразу «объективно говоря». Что, собственно, такое «объективно говоря»? Кто может доказать, что её высказывания являются объективными, когда она говорит «объективно говоря»? Наоборот, в большинстве случаев, когда она произносит «объективно говоря», то хочет подчеркнуть своё субъективное мнение. Поэтому я просто ненавижу эту фразу в устах моей сёстры.

Стоя в аэропорту «Домик» в ожидании рейса на Хабаровск, я обобщила причины нашего с сестрой расставания на полпути — это слишком длинные ногти мужчины с соседнего кресла и привычное для неё выражение «объективно говоря». Причины слишком мелкие и пустяковые, но мелкие настолько, что я не смогла вынести.

Когда мы прибыли из Москвы в Санкт-Петербург, я, понурив голову, посетила с тургруппой Музей-квартиру Ф.М. Достоевского в Кузнечном переулке, послушала историю его семьи, которую рассказывала пожилая женщина-экскурсовод с поразительно худым лицом. Я толком ничего не запомнила, кроме того, что вокруг рта женщины было много тонких морщин, делавших его похожим на сморщенный пельмень, который много раз подогревали.

Ещё помню, как она сказала, что правнук Достоевского теперь водит трамвай в том же квартале, где находится Музей-квартира. По поводу этого я позлорадствовала: Достоевский — великий человек в России, а один из его потомков — водитель трамвая. Потом я вспомнила о том, что моя мать тоже писатель, однако я не вышла в люди, как она надеялась. И моя профессия, и брак вполне могут повергнуть её в печаль, но, как бы там ни было, я всё равно работаю госслужащей в столице. Я никогда не интересовалась кабинетом моей матери или литературой. Поэтому, увидев, как моя сестра и её новый ухажёр стоят голова к голове у прилавка в фойе Музея-квартиры Достоевского и покупают книжные закладки с портретом этого великого человека, я быстро приняла решение покинуть их и самостоятельно вернуться домой.

Не дожидаясь нашего возвращения в гостиницу «Смольный», где мы проживали, я, через силу улыбаясь, поделилась своей идеей с сестрой. Она изумилась и сказала: «Объективно говоря, ты ведёшь себя как ребёнок, ещё четыре дня — и мы сможем вернуться вместе». А я про себя сказала: «Прощайте, ваши „объективно говоря“!»

Я хотела вернуться в Пекин прямым рейсом, но это было невозможно. В турагентстве мне сказали, что я должна выехать за границу согласно плану в контракте. Мне необходимо было лететь из Москвы в Хабаровск, а потом через Сибирь в китайский Муданьцзян ехать на поезде. Этот сложный путь должен был сэкономить деньги, поэтому я решила послушаться турагентства.

Летним вечером 2001 года я выпила две бутылки кваса с необычным вкусом в старом и переполненном аэропорту «Домик» и наконец-то дождалась рейса на Хабаровск. Это был старый самолёт Ту-154. Я с потоком пассажиров вошла в салон самолёта и обратила внимание, что многие из них были с Дальнего Востока, больше всего хабаровчан, лишь немного москвичей и таких иностранцев, как я. Я не знаю русский язык и не понимаю разницу в его диалектах, но, как ни странно, я интуитивно отличила москвичей от хабаровчан.

Моё место располагалось в задней части самолёта, у прохода, и я могла видеть большую часть красно-синего ковра, расстеленного в салоне. Ковёр был очень грязный, узоры на нём расплывчатые, однако следы вина, супа и соуса виднелись отчётливо.

Уже немолодые полные стюардессы медленными движениями, лениво помогали пассажирам закрывать багажные отсеки над головой и прочее, излишки помады вокруг губ обнаруживали их небрежное отношение к себе и как будто подавали пассажирам сигнал: это несерьёзный самолёт, вы можете заниматься здесь всём чем заблагорассудится.