Шлиман

Турки из Кум-кале, владельцы Гиссарлыка, долго не хотели продавать свой участок, бесконечно оттягивали, повышали цену. Когда Шлиман был уже готов заплатить за Гиссарлык запрошенную сумму, вдруг выяснилось, что холм куплен за гроши… самим Саффет-пашой. Министр предложил Шлиману копать на Гиссарлыке с условием, что половина найденного будет принадлежать ему, Саффет-паше. Разъяренный археолог отказался наотрез.

Но первые пробные раскопки уже были начаты во время переговоров в апреле 1870 года; в северо-восточном откосе холма Шлиман обнаружил остатки огромной каменной стены в шесть с половиной футов (Почти два метра) толщиной. Было безумием бросать начатое. Шлиман пустил в ход свои связи. Американский посол в Константинополе хлопотал о султанском фирмане (Фирмам – указ султана (или шаха)) для Шлимана. Саффет-паша всячески старался настоять на своем.

Неожиданные события вдруг заставили Шлимана оторваться от троянских раскопок. Началась франко-прусская война. Дипломаты и министры занялись более важными делами, чем хлопоты об археологических изысканиях на месте древней Трои.

Отношение Шлимана к прусскому вторжению во Францию и к политическому положению внутри страны достаточно ясно видно из следующей записи в его дневнике:

«Гарибальди с черной неблагодарностью отослан потому, что, несомненно, только он завоевывал прусские знамена и готовил пруссакам поражение. Мы, наверное, снова получим монархию, окажемся под орлеанцем, Луи-Филиппом II (Луи-Филипп из младшей, так называемой орлеанской, ветви династии Бурбонов) – король Франции с 1830 по 1848 год. Вступил на престол в результате половинчатой, революции 1830 года. Шлиман намекает на возможность незавершенной революции во Франции и в 1871 году), потому что демократия была бы для такой отсталой страны слишком большим счастьем.

Совершенно очевидно, что эти гневные и иронические строки направлены не против «отсталой страны», а против тех, кто стоял у власти и вел Францию к поражению и попытке реставрации. Эти строки были написаны в начале февраля 1871 года, за полтора месяца до великого взрыва народного гнева, до Парижской коммуны. Потрясенный варварством пруссаков, потрясенный героизмом французского народа, боровшегося против иностранных интервентов, Шлиман с болью чувствовал, что из своего «прекрасного далека» ничем не может помочь ни осажденному Парижу, ни… своей библиотеке оставшейся там. И тогда он решил лично пробраться в Париж Объявленным в это время перемирием воспользоваться не удалось, и снова, как при путешествии в Мекку, Шлиман предпринимает бесстрашную авантюру, которая могла ему стоить головы. Вот как он описывает этот эпизод в письме, посланном из Парижа 14 марта 1871 года, за четыре дня до Коммуны: «Между Бисмарком и Жюлем Фавром заключено соглашение о том, что до прекращения перемирия никто не будет пропущен в Париж. Однако в моем пылком нетерпении я воспользовался пропуском почтмейстера Шарля Клейна из Ланьи и надел его форму. К несчастью, этому добряку только тридцать лет, что дважды отмечено в его документе. С большой опасностью пришлось мне пройти две саксонские и одну прусскую заставы, где везде был записан мой фальшивый паспорт и я был с ног до головы обыскан. Если бы они открыли обман, меня без долгих разговоров арестовали бы и расстреляли. Но мое самообладание меня спасло; каждого солдата я титуловал «господин полковник» и каждого лейтенанта «господин генерал», и каждый раз мне удавалось так ослепить этих чудаков высоким титулом, что они с глубокими поклонами объявляли: «Все в порядке, г. почтмейстер!»

Пока я пробирался через германскую линию фронта, я забыл обо всем. Я вспомнил о своем доме, лишь когда миновала смертельная опасность, и, дрожа от страха, приблизился к моему жилищу и расположенному напротив принадлежащему мне дому на бульваре Сен-Мишель, 5. Дважды до того я останавливался на улице, чтобы справиться об их судьбе, и оба раза мне отвечали, что вся эта часть города разрушена. Когда я, наконец, добрался и нашел все невредимым, радость моя была совершенно неописуема, и я целовал свою библиотеку, как целовал бы воскресшего от смерти любимого ребенка. Три остальных моих дома тоже не пострадали от германских бомб».

Библиотека была, к счастью, невредима. Но что Шлиман мог сделать для осажденного Парижа? Он отдал распоряжение: до конца войны не брать квартирной платы с жильцов принадлежавших ему домов… Но эта помощь была каплей в море.