Шлиман. Как я нашел золото Трои

— Но разве вы не понимаете, господин Шлиман, что он нанес нам смертельное оскорбление: вам, Вирхову, мне и всем, кто признает наши выводы. Этого так мы оставить не можем.

— Ну хорошо, давайте втроем подумаем, как нам заткнуть рот этому чертову капитану. Одному из нас наверняка что-нибудь да и придет в голову.

Ночью Софья со страхом просыпается.

— Ура в честь Афины Паллады! Ура! И еще раз ура! — кричит рядом с ней Шлиман.

— Боже мой, что случилось? — спрашивает она испуганно. — Который час?

— Ровно три, Софидион. Меня вдруг осенила счастливая мысль!

— Да, с тобой иногда такое случается! Так кричать среди ночи! Надеюсь, ты не разбудил детей.

— Пойми же! Меня осенило, как поступить с Беттихером! Я тут же пошлю телеграмму Радовицу, чтобы получить новый фирман о Трое! Я снова построю дома, но значительно больше, чем в последний раз. Вообще, все должно быть на широкую ногу. «Либо пан, либо пропал!», как говаривал Пранге. Надо проложить узкоколейную дорогу, а то и две или три. Представь себе, насколько это облегчит и ускорит работу! Мы окружим себя целым штабом естествоиспытателей, архитекторов и археологов и пригласим Беттихера осмотреть раскопки. Было бы смешно, если бы весь этот штаб не одолел одного отставного капитана. Кроме того, мы сможем сочетать печально необходимое с полезным: раскопать улицы вплоть до нижнего города и постепенно, идя сверху вниз, снять на глазах у всего мира еще не тронутую часть холма.

План этот Дёрпфельд принимает с восторгом. Чувствуя себя особенно оскорбленным обвинением в фальсификации, он через печать посылает приглашение Беттихеру. Одновременно он преследует и более важную цель: может быть, отставному капитану удастся то, чего не удалось добиться почти двенадцатилетними просьбами и призывами, — созыва комиссии ученых, которая перед всем миром раз и навсегда подтвердила бы, что Шлиман нашел действительно Трою. В нее должны войти не только официальные лица, назначенные германским правительством; комиссия должна быть международной. По одному ученому из Берлина, Вены, Лондона и Парижа, советует Дёрпфельд.

— Тогда мы будем настаивать, — восклицает Шлиман, — чтобы из Парижа приехал сам Соломон Рейнак!

Хамди-бей, директор Оттоманского музея, которого Шлиман случайно встретил в Париже, заверяет, что никакого фирмана больше не требуется: достаточно лишь его собственного разрешения. Он обещает выслать его немедленно. Но Хамди-бей — восточный человек, и у него совсем иное представление о том, что значит «немедленно», чем у Шлимана. Письма и телеграммы остаются без ответа. Дело же не терпит отлагательств. Доказать свою правоту всему миру сейчас еще более необходимо, чем когда-либо прежде. Хотя крематорий Беттихера и не «озаряет своим светом все земли и страны», но он теперь еще сильнее отравляет воздух, особенно после того, как Рейнак одобрил эту теорию и Беттихер издал свой памфлет и во французском переводе.

Радовиц снова должен оправдать репутацию друга Гомера и покровителя иаук. Но он, помимо этого, еще и немецкий чиновник, состоящий на императорской службе, который скорее расстанется со своими любимыми орденами, чем сделает что-либо без указаний свыше. Срочной почтой Шлиман отправляет письма Бисмарку-отцу и Бисмарку-сыну — пусть они побудят посла в Константинополе действовать безотлагательно и энергично! Шёне, Вирхов и другие должны поддержать его просьбу в соответствующих инстанциях. Когда же Радовиц сообщает, что через несколько дней получит и перешлет разрешение Хамди-бея, то тут же отправляют приглашения академиям.

— Как это Беттихер, — спрашивает однажды в тесном кругу Шлиман, — со своими сумасбродными идеями находит вообще сторонников?

Думали-гадали, отыскали некоторые причины, объясняющие его успех у отдельных лиц, а возможно, и во Франции. Но почему идеи Беттихера получили такой живой отклик в Германии?

— Потому, что он капитан в отставке, — находит, наконец, ответ Шлиман. — Для славных обывателей и для господ филологов, которые в лучшем случае имеют чин лейтенанта запаса, капитан кажется кем-то, стоящим сразу после самого Господа Бога. Если господин капитан что-либо изрек, остается лишь стать по стойке «смирно» и ответить: «Так точно, господин капитан!»

Шлиман рассказывает о том, как в 1871 году он пробирался в Париж, и продолжает:

— К сожалению, мы не можем прямо написать академиям, чтобы они учитывали воинские звания своих делегатов. К тому же я сильно сомневаюсь, есть ли у них чем похвастаться в этом отношении. Кстати, до какого чина дослужились вы, господин Дёрпфельд?

— Пока что до лейтенанта.

— Да, тут нам тоже щеголять нечем. Но мне пришел в голову другой выход: господин Штеффен, который по поручению Берлинского археологического института делал картографические съемки Микен, был весьма разумным и способным человеком, хотя и имел высокий чин. Если я не ошибаюсь, он тоже капитан.

— Был таковым, господин Шлиман. Теперь он майор.

— О Зевс, это превосходно! В отставке?

— На действительной службе, в одиннадцатом Гессенском полку полевой артиллерии в Касселе!