Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Продолжая работать в «Коммунистическом Интернационале», он учится военному делу.

Любопытна запись, сделанная им 17 июня 1919 года:

«Ну вот, я солдат. Во всем казенном, с оружием и всем, что полагается… 15-го я записался в 3-й Коммунистический взвод и сразу попал на суточное дежурство… Винтовка, пулемет — это самое несомненное сейчас, несомненнее слов, — и чище, и свободнее: слова порабощают, — тут остаешься внутренне свободным. Да, должно быть, мне уже суждено остаться «солдатом революции»…

Правда, теперь это по-иному, теперь я весь — в революции и для нее».

Интересно тут про винтовку и пулемет, которые сейчас несомненнее слов…

Состояние это родственно тому, с которым изготавливал Лихтенштадт свои плоские взрывные снаряды для массового убийства на Аптекарском острове. Снаряды тоже были тогда несомненнее слов, более того они равняли петербургского революционера-декадента с австрийским гением-гомосексуалистом…

А вот последняя запись в дневнике.

«Прощай, тетрадь, — еще полгода… — записал Владимир Осипович, уходя на фронт. — Надо рвать цепи и строить новую жизнь».

Григорий Евсеевич Зиновьев, желая спасти своего секретаря, назначил Лихтенштадта комиссаром 6-й дивизии, которая преграждала путь Юденичу на Ямбургском фронте.

Но комиссарская должность не спасла его.

15 октября 1919 года в бою под Кипенью дивизия была разбита, красноармейцы в беспорядке разбежались.

Опознать труп Лихтенштадта удалось только по пломбам в зубах.

Виктор Серж, узнавший труп Лихтенштадта по узким ногтям, пишет, что это был «маленький солдат, убитый ударами прикладов (с пробитым черепом)», он «словно пытался еще закрыть лицо негнущейся рукой».

Еще Виктор Серж вспомнил о последнем письме Лихтенштадта, написанном в начале октября.

«Если посылаешь людей на смерть, — писал тот, — следует погибнуть самому».

Эти слова — перефраз предсмертной записки Отто Вейнингера: «Я убиваю себя, чтобы не убить другого».

Ровно шестнадцать лет назад были написаны в Вене эти слова в доме на улице Черных испанцев, в комнате, где умер Бетховен. Шестнадцать лет, убивая других людей, нес эти слова Владимир Осипович Лихтенштадт, чтобы узнать, что чужая смерть ждет и твою собственную.

Похоронили Лихтенштадта на Марсовом поле.

Существует версия, что его убили белые, когда он попал в плен. Дескать, белогвардейцы «замучили его, изуродовали так зверски, что опознать его останки оказалось невозможным».

Но это только предположение…

Более вероятно, что комиссар Лихтенштадт был забит отступающими красноармейцами, когда попытался остановить их.

Непонятно только, почему тело человека, причастного к сожжению Шлиссельбургской крепости, оказалось так сильно обожжено…

6

Прослеживая судьбы шлиссельбуржцев после сожжения Шлиссельбургской крепости, рассказывая, как разносил ветер революции семена цветов зла по всей России, я не могу пройти мимо рассказа-воспоминания Варлама Шаламова «Эхо в горах»…

«Прибыл спецконвой с Острова — так называли Соловки тогда, просто Остров, как остров Сахалин, — и сдал невысокого пожилого человека на костылях в обязательном соловецком бушлате шинельного сукна, в такой же шапочке-ушанке — соловчанке.

Человек был спокоен и сед, порывист в движениях, и было видно, что он еще только учится искусству ходить на костылях, что он еще недавно стал инвалидом.

В общем бараке с двойными нарами было тесно и душно, несмотря на раскрытые настежь двери с обоих концов дома. Деревянный пол был посыпан опилками, и дежурный, сидевший при входе, разглядывал в свете семилинейной керосиновой лампы прыгающих в опилках блох. Время от времени, послюнив палец, дежурный пускался на поиски стремительных насекомых.

В этом бараке и было отведено место приезжему. Ночной барачный дежурный сделал неопределенный жест рукой, показывая в темный и вонючий угол, где вповалку спали одетые люди и где не было места не только для человека, но и для кошки.

Но приезжий спокойно натянул шапку на уши и, положив свои костыли на длинный обеденный стол, взобрался на спящих людей сверху, лег и закрыл глаза, не делая ни одного движения. Силой собственной тяжести он продавил себе место в других телах, и если его сонные соседи делали движение — тело приезжего немедленно вмещалось в это ничтожное свободное пространство. Нащупав локтем и бедром доски нар, приезжий расслабил мускулы тела и заснул.

На другое утро выяснилось, что приехавший инвалид — тот самый долгожданный старший делопроизводитель, которого так ждет управление лагеря»…

Так начинается повествование о встрече рассказчика с шлиссельбуржцем-соловчанином Михаилом Степановичем Степановым.

В Шлиссельбургскую крепость питерский гимназист Миша Степанов попал прямо с гимназической скамьи, как участник боевки знаменитого эсера-максималиста Михаила Соколова, носившего клички Медведя-Каина. На Соловки же Михаил Степанович угодил за то, что спас товарища по шлиссельбургской каторге…