Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Разумеется, кое-что пострадало… В частности, стихотворение «Снова пьют здесь, дерутся и плачут».

Из него исчезла третья строфа:

Ах, сегодня так весело росам,
Самогонного спирта — река.
Гармонист с провалившимся носом
Им про Волгу поет и про Чека…

И седьмая:

Жалко им, что Октябрь суровый
Обманул их в своей пурге.
И уж удалью точится новой
Крепко спрятанный нож в сапоге.

Купюры серьезные…

Особенно, если вспомнить, что, по мнению тогдашней критики, у Есенина и Пугачев — не исторический Пугачев, а антитеза. «Пугачев — противоречие тому железному гостю, который «пятой громоздкой чащи ломит». Это Пугачев — Антонов-Тамбовский, это лебединая песня есенинской хаотической Руси, на короткое время восставшей из гроба после уже пропетого ей Сорокоуста»…

Как бы то ни было, но купированная из «Москвы кабацкой» пурга сурового Октября, которой обманул русских людей, засвистела, завыла, зашумела в «Поэме о 36»…

Колкий, пронзающий
Пух.
Тяжко идти средь
Пург.
Но под кандальный
Дзень,
Если ты любишь
День,
Разве милей
Шлиссельбург?

9

Принято считать, что к созданию «Поэмы о 36» Сергея Есенина и подтолкнуло общение с директором Ленинградского отделения Госиздата Ильей Ионовичем Ионовым (Бернштейном), который, как мы и говорили, несколько лет просидел в Шлиссельбургском каторжном централе.

Сам Илья Ионович был поэтом, автором сборника стихов «Алое поле», в котором, как сказано в «Литературной энциклопедии» 1930 года, отражены две эпохи: «с одной стороны — песни революционного подполья, с другой — мотивы эпохи «военного коммунизма»… Для поэзии Ионова характерны: космический символизм, гиперболизм как мера образных восприятий и поэтического воплощения действительности».

И. И. Ионов

Стихи шурина Григория Евсеевича Зиновьева настолько тесно связаны с взращиваемыми в предреволюционном Шлиссельбурге «цветами зла», что на них следует остановиться, тем более что перефразы отдельных образов из «Алого поля» органично входят и в есенинскую «Поэму о 36».

Открывается сборник Ионова одноименным стихотворением, представляющим собою некое подобие немецкой баллады в переводе Василия Жуковского:

— Расскажи, отчего на колосьях дрожат
Капли алые вместо росы,
И какие-то тени пугливо спешат,
Наклоняются вдоль полосы.

Отчего полегают хлеба до земли

И, нагнувшись, печально стоят;
И до солнца кровавые слезы свои
Все роняют, как будто скорбят.

Со вставками революционной риторики:

— О, мой друг, на полях стяг позорной вражды
Развернул ослепленный народ,
Год за годом на мирных полях без нужды
Убивает, насилует, жжет.

Вставки эти, тем не менее, позволяют углубить «готическое» содержание баллады:

И всегда, лишь нальются хлеба по утрам
На заре колос кровью горит,
И встают мертвецы из могил по полям
К полосе своей каждый спешит.

Раздается звон кос и ложится под ряд

Рожь под верной костлявой рукой,
Но лишь солнца лучи облака осветят,
Косари торопливой толпой.

Исчезают, как дым, и как прежде, поля

Колосятся, встречая восход…
Тихо дышит, устало сырая земля
И росу серебристую пьет.
И молчит отчего, где темнеет курган,
Поднимаясь, алеет туман [190].

Еще отчетливее тенденция к нагнетанию сверхъестественного, мрачного и загадочного проявляется в стихотворении «Ночной призрак»: