Шлиссельбургские псалмы. Семь веков русской крепости

Над пропитанной кровью землею,
Словно дым благовонный кадил
Поднимаются синей волною
Испаренья бескрестных могил,
И далеко из дымки туманной,
Приближаясь в ночной тишине,
Выезжает в тунике багряной
Всадник бледный на черном коне…
На песчаный бугор он взобрался,
Приподнялся немного в седле,
Поднял руку и вдруг рассмеялся,
Громко крикнув в полуночной мгле.
— «Доброй ночи, безумные дети!
Утолили вы страсти свои
Иль, коварно раскинувши сети,
Снова жаждете братской крови?» [191]

И, конечно, можно усмотреть тут перекличку, если не с самим Бодлером, то, по крайней мере, с теми цветами зла, которые взращивал в каторжном централе шлиссельбургский переводчик Бодлера…

Кстати, солдат из стихотворения «Прерванное письмо», подобно Владимиру Осиповичу Лихтенштадту, сообщавшему матери насчет левкоев, которые не уродились в Шлиссельбурге, тоже развивает в своем послании эту тему:

В этом письме посылаю левкои —
Чудом они уцелели в саду, —
Желтые — маме, а белые — Зое,
Пусть не забудет, что писем я жду [192]

…

Но и вообще тема «цветов зла» является основой сборника. Не случайно сразу за «Ночным призраком» (с. 6–7) в «Алом поле» идут стихи, написанные в Шлиссельбурге: «Узник» (с. 8), «Отпустите меня…» (с. 9), «На смерть товарища» (с. 10).

К теме «цветов зла» Ионов возвращается и в заключительных стихах сборника. Тут вам и «космический символизм», и «гиперболизм», только вот выдержать напряжение заданных образов не удается, и стихотворное повествование соскальзывает в псевдонародную плаксивость, а цветы зла распускаются революционными знаменами:

Знамя красное, знамя свободное,
Символ равенства, братства, любви.
Вейся выше за дело народное
В алых каплях рабочей крови! [193]

Но, тем не менее, позыв был…

Оклик из заросшего цветами зла Шлиссельбурга прозвучал, и его-то и сумел рас слышать Сергей Есенин, лучше других рассказавший о трагедии перерождения вчерашних народных героев в палачей и предателей своего народа…

Серая, хмурая
Высь,
Тучи с землею
Слились.
Ты помнишь, конечно,
Тот
Метельный семнадцатый
Год,
Когда они
Разошлись ?

Каждый пошел в свой

Дом
С ивами над прудом.
Видел луну
И клен,
Только не встретил
Он
Сердцу любимых
В нем.

Их было тридцать

Шесть.
В каждом кипела
Месть.
И каждый в октябрьский
Звон
Пошел на влюбленных
В трон,
Чтоб навсегда их
Сместь.

Быстро бегут

Дни.
Встретились вновь
Они.
У каждого новый
Дом.
В лежку живут лишь
В нем,
Очей загасив
Огни.

Тихий вечерний

Час.
Колокол бьет
Семь раз.
Месяц широк
И ал.
Тот, кто теперь
Задремал,
Уж не поднимет
Глаз.

Теплая синяя

Весь,
Всякие песни
Есть…
Над каждым своя
Звезда…
Мы же поем
Всегда:
Их было тридцать
Шесть.

О чем эти стихи?

О шурине Григория Евсеевича Зиновьева, пытающемся вернуться в готических балладах к забытым переживаниям шлиссельбургского узника? Или о самом Сергее Есенине, стремящемся объяснить в своих стихах и уроднить новую жизнь? Или просто о миллионах жителей России, вставших в двадцатые годы на жизненной дороге, как будто на краю пропасти?

Глава шестая Ангел церкви