Шоколадная ворона

Тут же находился и магазин, где продавались те же безумно дорогие глянцевые альбомы, которые можно купить и в Москве. На продажу было выставлено и несколько картин местных художников. В основном безликие пасторальные пейзажи – на каждом полотне одно и то же: родные березки и маковки церквей. Ширпотреб для иностранных туристов. Зато у входа в глаза мне бросились три картины, в корне отличавшиеся от прочих. Эти то ли иконы, то ли живописные апокрифы написаны были в необычной манере с очевидным талантом и мастерством.

На первой из них был изображен апостол Петр; он запутался в рыбацкой сети, заполненной отвратительными гадами с лицами людей. Петр в ужасе пытается бежать от них за безнадежно удаляющимся от него по водной глади Иисусом.

На другой картине сам Иисус пытается вырваться из загона, сделанного по образу и подобию тернового венца, но и снаружи, куда он рвется, концентрическими кругами расположены такие же терновые загоны, а вся земля до горизонта – безжизненная пустыня.

И наконец, на третьей картине на центральном месте – апостол Павел. Он заслоняет лицо руками, не в силах смотреть на костер. Пламя охватило обезумевшего от боли человека, похоже, старого еврея.

– Чьи это картины? – спросила я тетечку, совмещавшую функции билетера, продавца и даже в какой-то степени экскурсовода.

– Нравятся?

– Я мало понимаю в живописи, но эти картины очень интересные. Это репродукции?

– Да нет. Это оригиналы. Их местный наш художник рисовал – Вова. Больной человек. При монастыре живет.

– И почем картины?

Тетечка пожала плечами:

– Не продаются они. Он не продает. Говорит, что деньги ему не нужны. Мне тоже картины эти нравятся, но они, как говорится, не по чину написаны, поэтому он их сюда дал повесить. Они не к магазину относятся, а к музею. Место общее. А музей хоть и при монастыре, но все равно не храм Божий, так что все что хочешь повесить можно. Только, конечно, без срамоты если...

– Он монах, ваш Владимир? – поинтересовалась я.

– Да нет... Только вот болеет от рождения. Смотреть страшно. – А потом добавила: – И с головой, как говорится, не очень дружит. То есть дурак не дурак, но малость не в себе.

– А может быть, мне с ним все-таки переговорить? Может быть, он все-таки согласится продать? – Я подумала, что у меня при себе достаточно денег, чтобы провинциальному художнику прожить не один месяц.

– Да поговори! Как говорится, не убудет от тебя. Я вот десять минут назад видела, как он в нашу пенсионерскую столовую заходил. Он там всегда кушает. Ты его узнаешь. Самого страшного увидишь – значит, он. Прости меня Господи, бабу грешную! А еще он побрит налысо и одет в хитон оранжевый. Кроме него, я такое только в телевизоре видела, когда про восточные страны фильмы показывают.

– А это удобно, мне туда заходить?

– А чего неудобного? – удивилась женщина. – Еще и покушать тебе дадут. У нас еще при советской власти вас, негров, всегда жалели. У вас, там, в Африке, поди, и сейчас голодно – ишь, какая ты тощая! А тут сегодня уху из хека сварили, а на второе – перловка с куриными пупками. Морс клюквенный, как всегда. Вкусно.

– Спасибо за приглашение, – поблагодарила я тетечку и отворила дверь, чтобы выйти из магазина.

– Да не за что. Только скажи, как ты русский так выучила? – поинтересовалась она напоследок.

– Старалась очень и не ленилась совсем, – ответила я. – Только за то, кстати, что им разговаривал Ленин.

Тетечка понимающе кивнула и перекрестилась.

– Царствие ему небесное, Владимиру Ильичу! Святой был человек. Жизнь свою отдал, чтобы людям жилось хорошо.

«Загадочен наш великий русский народ!» – подумала я.

Шагах в тридцати от музея стояло небольшое, аккуратное, недавно отреставрированное здание, на дверях которого висела табличка «Бесплатно. Открыто для всех желающих с 12 до 16 часов. Ежедневно. Просим соблюдать порядок и тишину!».