Шоколадный папа

Снова сердце, и снова: заметно — не заметно? Приходится притворяться. Черт, ну не будь же таким красивым, не хоти такого… То есть не говори такого, если на самом деле не хочешь, но что если он и в самом деле хочет, и… Нет, только не с Андреа, не сейчас, это все бред и ненужная возня, и… да! Хочу, Каспер, больше всего на свете!

— Было бы… (как это говорят?) приятно… (приятно?) или замечательно (замечательно?) и вообще (что — вообще?), но я… у меня скоро разговор с Эвой-Бритт (да, через два часа). Но в другой раз — с удовольствием.

Собственноручно заперта в комнате, рассматривает свое лицо то под одним, то под другим углом, садится на кровать в красивых и неудобных позах. Она — Одри Хепберн или Жюльет Бинош, и знал бы только Каспер, чего он лишился, отправившись на прогулку в одиночку. Думай обо мне красиво, Каспер!

Все время ожидание, тоска. Голубой шарф с Каспером входит в дверь. Внутри, за губами Андреа улыбается и окликает его, просто подбегает к нему и обнимает. Да, именно обнимает. У нее акцент Жюльет и глаза Одри, она обнимает Каспера, не двигаясь с места, пряча взгляд внутрь, вниз, зная, что он проходит мимо. Только не проходи мимо!

Сны о животах, из которых вырываются языки пламени, и маленьких светловолосых девочках, которые пытаются вставить ногу между косяком и дверью, чтобы та не закрылась, и вопросы, и внезапно Каспер, они говорят обо всем, что их объединяет, и голос слушается Андреа, слова красивые и к месту, а потом надо просыпаться. Завтрак и ожидание Каспера, касперовское утро с восходом, плановой беседой, касперовский обед, терапия (и ничего не говорить о Каспере — что можно сказать об этом, о нем?), касперовский ужин (скорее всего если не будет вылазки в город), телевизор, книги на диване, и не прочитать ни строчки, если Каспер сидит там, меньше чем в трех метрах, бутерброд на ночь (откусывать осторожно по периметру, приближаясь к середине), дневник (не писать о Каспере), лечь спать пустой и легкой от таблетки. И перед сном: торт «Принцесса», рецепты пирожных, горы шоколада. Андреа в казенной кровати, дверь закрыта. За дверью шаги маньяков и решительная поступь ночных дежурных в сандалиях «Биркенсток», и если набраться храбрости и выйти, то можно получить еще таблетку и порцию притворного тепла: она для них не более чем Работа, не более чем Ненормально Тощая. Она лежит в постели и ждет снов. Она думает о Карле.

Они не видели никого красивее

Андреа не встречала никого красивее тебя. С битловской челкой, в узком сером костюме. Влажные пятна под мышками на желтой рубашке. Но их Андреа не видно. Пиджак на четырех пуговицах, закрытый верх. Ты идешь рядом со своим лучшим другом. Его зовут Ян-Улоф, у него челка чуть короче и костюм чуть свободнее, из коричневого вельвета. Он без умолку говорит, нервно посмеиваясь после каждой фразы. В руках у него потрепанный ветром букет. Конечно же, розы. Конечно же, не красные. Только не на первом свидании. На первом розы должны быть светлые или бордовые. Оранжевые — тоже неплохо. Ян-Улоф разбирается в тонкостях этикета. Он готовился, учил язык цветов и вот теперь несет под мышкой кривой букет бордовых роз.

Ты — так называемое прикрытие. У Яна-Улофа свидание, но ты волнуешься больше, чем он. Ты хотел бы сидеть дома и читать «Карлика» Пера Лагерквиста.[4] Тебе осталось совсем немного страниц, тебе хочется домой на Бьеркгатан, 64. Ян-Улоф взял отцовский «ситроен», но его оказалось сложно припарковать. Ну когда же вы наконец доберетесь! Пиджак жмет. Ноги чешутся от брюк. Вот бы домой и переодеться во что-нибудь удобное. Ян-Улоф все говорит и говорит.

— Да, она жутко красивая, — говорит он, — она всего лишь пригласила на кофе, но приодеться никогда не помешает, правда?

Он натянуто смеется. Карл роется в карманах и достает пачку сигарет.

— Далеко еще? — Он прикуривает, глубоко затягивается.

— Вот за этим кварталом, кажется. Адрес у меня записан, если что. И знаешь, Карл, ее соседка, возможно, тоже там. Может, ты пригласишь ее куда-нибудь, а? Что скажешь, Карл? — Он снова натянуто смеется, Карл бросает на него косой взгляд. Снова затягивается.

— Я с ней незнаком.

— Вот и пригласи ее куда-нибудь!

— Куда?

— В кино. В кафе. Не знаю. Да это неважно! Стой, мы пришли. Черт, Карл… Как у меня вид? Галстук не криво, нет?

— Брось. Ну что, мы идем?

Это была самая красивая женщина из всех, что Карлу доводилось видеть. Конечно, это клише, но хотя бы раз в жизни эти слова должны прозвучать — по крайней мере в мыслях. Ян-Улоф стоит между ними со своей дурацкой метелкой в руках. Три полумертвые розы и поникшая веточка зелени — и букетом-то не назовешь. Но Лувиса улыбается, Карл видит ее улыбку сквозь стебли. Она благодарит и удаляется, чтобы приготовить угощение. У нее звенящий выговор. Ян-Улоф говорил, что раньше она жила еще севернее. Почти у границы, гордо сообщил он. Из кухонного закутка доносится ее голос: «Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома».