Шоколадный папа

Андреа не умеет лгать.

Она видит Карла в доме у озера: он грызет ногти до самого мяса, до крови. Андреа видит тебя, Карл. Ты жалеешь, что все рассказал, потому что это ужасно и легче не стало, даже на душе не полегчало. Потому что ты предал семью, ты сделал больно всем, кого любишь, — а это самое страшное. Ведь это самое страшное, правда, Карл?

Андреа натянула огромный холст в полстены, постелила на пол газеты. Главное — активность, нужно думать о чем-нибудь другом, чаще принимать лекарства (и побольше) и не стыдиться этого. И без конца смотреть телевизор можно, и идти по улице с угрюмым видом тоже, и не отвечать на телефонные звонки. А вот есть время от времени нужно, но можно и не есть, потому что ты в трауре и о еде думать некогда, хотя питательные вещества и калории — это, конечно, очень важно.

Красная краска капает на газеты; Андреа окунает самую большую кисточку и размашисто водит ею по белой поверхности. «Может быть, ничего и не выйдет», — думает она. Лишь бы чем-нибудь заняться.

Звонит телефон, отвечать необязательно — все равно это не Каспер. Он переехал отсюда неделю назад в пустующую квартиру какой-то знакомой. До этого он жил у родителей, и Андреа позвонила туда, но ответил папа Каспера и сказал, что Каспер не хочет с ней разговаривать. Голос у него был мрачный — возможно, он очень злится на Андреа. На полу по-прежнему лежат обрывки фотографий. Но Андреа пропылесосит пол, сделает уборку — если сможет, если хватит сил. Она поднимает трубку после четвертого звонка. Это Лувиса.

— Андреа, ты не должна была рассказывать, иногда лучше промолчать, не правда ли? Иногда правда может только навредить. Тебе не кажется, что это бесчеловечно — взять и обрушить на другого то, что ты сделала? Может быть, нужно заставить себя сдержаться, подавить порыв и постараться овладеть ситуацией?

Говори, Лувиса, говори — Андреа ничего не понимает, она рисует широко распахнутые глаза, разинутые рты, темные тени на листке бумаги у телефона. Видит Карла, который ненавидит себя за то, что рассказал. Слова, говорить — это одно, а поступки, делать — совсем другое, и ненавидеть себя можно лишь до определенной степени, не так ли? Пока не надоест, правда? Андреа глотает таблетки одну за другой, но ведь этот препарат принимают по необходимости, а ей он сейчас крайне необходим, каждый миллиграмм! Необходимо каждый вечер идти куда-то в поисках ласк, которые помогут забыться, укрыться от этого бесконечного пережевывания «не надо было говорить».

Это сказал Каспер, когда ей удалось выловить его на минуту: «Лучше бы ты ничего не говорила». Затем он положил трубку, а она повисла, запутавшись в собственных сетях. Андреа не знает, как выпутаться, если ты вовсе не хочешь выпутываться, если знаешь, что получил по заслугам — виси, болтайся, без еды и без сна (если только выпив несколько бутылок вина, но об этом Лувиса знать не должна).

— Но теперь уже поздно что-то менять, правда? — говорит она Лувисе. — Что сделано, то сделано. Я поступила честно. Разве это плохо — быть честным?

Видит, как Карл неприкаянно бродит в доме у озера, спускается в коричневый подвал, идет к двуспальной кровати. Андреа видит, как он плачет: думает о дочерях, о семье, которую он, как ему кажется, разрушил. Возможно, думает и о Маддалене. И может быть, она звонит и спрашивает, где он и что с ним происходит, может быть, беспокоится, а может быть, и нет — хочет, чтобы Карл немедленно приехал («Будем любить друг друга»), а может быть, ей все равно. Возможно, она говорит: «Тебе решать. Я пойму, если ты выберешь семью». А может быть, выбора и нет, или она вовсе не звонит и все оказывается очень просто. Он понимает, что не нужен ей и что ему нужен кто-то, кто нуждается в нем больше, чем он сам нуждается в настоящей любви, не так ли?

Андреа видит себя в доме у озера: она с Карлом. Лувиса в больнице с Линой-Сагой. Карл заботится о девочке Андреа: готовит еду, печет хлеб — во всем доме вкусно пахнет, масло и сыр тают. Карл и Андреа молча едят. Он читает ей «Отто-носорог», и Андреа смеется до того, что едва не засыпает. Все так ново для него: раньше этим занималась Лувиса, и Карл смотрит на свою дочь — ей пять лет, и она не знает, что произошло, что происходит. Он гладит ее по голове, пока она спит, и думает: «Однажды она узнает и будет презирать меня».

Я не презираю тебя, Карл.

Я люблю тебя. Цветные разводы, белого уже почти не осталось. Получилось лицо. Опять ее лицо. Очень большие глаза искоса смотрят на дверь, но все остальное тянется в квартиру, внутрь — может быть, к кладовой, куда Каспер сложил ненужные ему вещи. А именно:

1) голубого медвежонка, которого Андреа купила ему на блошином рынке;

2) черно-белую фотографию Андреа с только что выбритой головой и сверкающим обручальным кольцом на пальце;

3) картину, которую она нарисовала и подарила ему, когда они впервые вместе праздновали Рождество: женщина и мужчина (желтоволосый) с переплетающимися руками и волосами.