Шоколадный папа

Андреа перед зеркалом. Улыбка умерла, губы ссохлись. Она втягивает живот, но что толку? Брюки все равно не сидят как надо. Андреа смотрит в зеркало и видит Лувису. Лувиса гладит — жарит — моет — чистит — печет — вздыхает — натирает. Подходит к дочерям с сажей, мукой и пылью на лице (нет, слез не видно). Приносит им печенье и вафли. Дочери играют в гостиной, строят фантастические миры. Неподвижные животные и миниатюрные люди, пластмассовые деревья и крошечные цветы: так легко поскользнуться, разбиться до крови. Лувиса ходит осторожно. Она красиво накрывает стол, Карл открывает бутылку вина, а может быть, он снова лежит в виде открытки среди мисок с овощами и рисом, который так трудно глотать, и «строганоф» из колбасы с противным укропом. Карл в виде открытки, где сверху (или снизу?) Дональд Дак и Донна Дак. Донна стоит спиной к Дональду, а тот смущенно держит в руках букет. Донна скрестила руки на груди: Дональд наверняка снова что-то натворил.

«Когда Карл вернется домой?»

Лувиса не слышит: у нее над головой шумит кухонная вытяжка. Девочке Андреа не терпится получить подарки и шоколадную нугу.

«КОГДА КАРЛ ВЕРНЕТСЯ ДОМОЙ?»

* * *

Каспер на диване пьет слабоалкогольное пиво. Взгляд устремлен в телеэкран, а Андреа не может усидеть на месте, не может лежать рядом, слушать, как бьется его сердце, и думать, что скоро все повторится.

Печь хлеб, долго месить тесто (так приятно!), смотреть, как оно растет на дрожжах, протыкать набухшую массу вилкой и ставить в духовку: теперь будет вкусно пахнуть, пусть и недолго. Вернуться к Касперу, с улыбкой на подносе и подтаявшим маслом. Андреа-умница заставляет себя присесть. Рука пожимает ее руку, она пожимает в ответ. Мимолетное чувство «здесь» и «рядом», но вот доносится запах пива, и аппетит пропадает. Телеэкран озаряет Каспера нездоровым светом. Он жив, но он где-то далеко, и Андреа прижимается к нему, чтобы он прижался к ней — биение сердца наперегонки, в такт, — но он говорит, что ему тесно, улыбается и открывает новую банку пива.

На стене висят скрипки. Андреа скучает по его игре, по этим красивым звукам. Идет на кухню, закрывает дверь. Андреа-умница садится на стул, раскачивается вперед и назад, плачет.

Поцелуй

Стоять в классе, но необычном: мольберты, испачканные краской халаты. Новый бедолага-натурщик, которому приходится менять позу каждые десять минут, пять минут, минуту. На этот раз — темнокожий мужчина. У него красивое тело, в меру мускулистое — не гора мускулов, а сплетение сухожилий. И иссиня-фиолетовый член.

Лайла — как всегда, в кожаных брюках — наклоняется к Андреа:

— Жалко, что эскизы черно-белые.

Андреа хихикает, хотя знает, что на занятиях с натурщиком смеяться строго запрещено, иначе натурщик или натурщица может подумать, что смеются над ним или над ней, и больше не придет. А желающих позировать обнаженными найти нелегко.

Андреа возится с ногами. Она всегда рисует лицо слишком большим и слишком низко, так что ноги не умещаются на листе. Преподавательница ходит с костылем, то и дело используя его вместо указки.

— Прежде всего нужно применять глазомер и измерять пространство карандашом, — сурово произносит она, обращаясь к Андреа. — Что это ты нарисовала? Одна нога намного длиннее другой, а половому члену ты уделила слишком много внимания.

Андреа краснеет, а Лайла смеется так громко, что ей приходится выйти, чтобы обладатель лилового сокровища не оделся и не ушел. Андреа следует за ней, они сидят в комнате отдыха и, как говорится, пытаются взять себя в руки.

— Послушай, — произносит Лайла, не прекращая смеяться, — может быть, сходим куда-нибудь вечером?

— Конечно, — отвечает Андреа, тотчас же чувствуя прилив энергии, возвращается в класс, в котором слышно лишь поскрипывание мелков. Нарочно рисует крошечную голову, ноги без ступней и огромный, заштрихованный черным член. Комкает лист, прежде чем преподавательница успела заметить.

* * *

Как избежать хаоса, как научиться балансировать между глубинным и поверхностным? Чтобы не становилось скучно, нужно менять язык и образ.

«Разумеется, невозможно каждый день носить одно и то же лицо», — думает Андреа, стоя перед платяным шкафом, раскрасневшись от непонятного ей напряжения. Лицо — по крайней мере по ощущениям — от частой носки пачкается и мнется так же, как и платье из тонкой материи. Всем видно, что нужно надеть новое, что платье пропахло потом и затхлостью. Андреа меняет одежду каждый день и при первой же возможности покупает другую. Одежда вбирает в себя воспоминания. Иногда, надев любимую футболку, она вдруг чувствует: нельзя, эта из больничных времен, а эта — любимая футболка Лувисы, а эта не нравится Касперу или даже слишком нравится, но не так, как надо.

Что ты имеешь в виду, Андреа?

НЕ ЗНАЮ, Я ЧТО, ВСЕГДА ДОЛЖНА ЗНАТЬ? Я НЕ ОБЯЗАНА ВСЕГДА ВСЕ ЗНАТЬ!

Надо переодеться.