Шоколадный торт

Именно поэтому неспешное погружение в историю преумножения великолепия столицы вызывало у Геннадия Семеновича определенный прилив сил. Особенный шарм в повествовании занимали связанное со становлением города творчество поэтов, художников, музыкантов и неравнодушных москвичей во все времена. Завораживал и приятный голос диктора и постоянного ведущего программы. Иногда, правда, резали ухо слова о революции, неожиданных переменах начала 20-го века и особенно уже ставшего для многих малопонятным советского периода. Автор программы, видимо, был – историк и искусствовед, он явно не предавал значение глубине геополитики, часто употребляя уничижительные сравнения – «смутное время», «темная сила», «сталинские репрессии», террор, добавляя непременно «красный». Забывая о том, что любая власть – это в определенной степени проявление необходимого насилия. Для этого стоит вспомнить совсем недавние мрачные 90-ые. Повторяя набившие сегодня оскомину расхожие фразы, диктор не замечал определенного заблуждения, утверждая, что многие созданные в 30 годы громадные монументальные сооружения являлись якобы результатом идеологической безысходности прошлого времени. Часто звучало и довольно привлекательное сегодня выражение – «новейшая история», которое у Геннадия Семеновича всегда вызывало оторопь и в глазах тут же появлялась иезуитская экспозиция ельцинского центра в Екатеринбурге.

При упоминании о строительстве невероятно по тем временам смелого и необходимого для страны Волго-Донского канала Геннадий Семенович неприятно ухмыльнулся, когда услышал строки Бродского, которые были явно притянуты «за уши»:

«Хочется верить, что их воздвигли космические пришельцы…

Ибо обычно такие вещи делаются рабами…».

Геннадий Семенович не выдержал:

«Теперешних рабов плодит сама политическая система…и уехавшие надолго из страны – самые заблудшие в непролазное болото… потерянные люди…», – улыбнулся он, вспоминая последние слова этого модного сегодня стиха Бродского – «Далеко же видел, сидя в родных болотах…».

Геннадий Семенович на секунду отвлекся и задумался. Пожилому человеку уже с десяток лет стали глубоко понятны нарочито лукавые нити Нобелевских премий в области литературы. А после развала СССР он на деле ощутил результаты пропагандистских целей русофобов и противников страны. После того, как лауреатами знаменитой премии стали Горбачев, а потом Абама, пенсионер понял насколько извращено сегодня искреннее желание отметить премией неудержимого любителя талантов Нобеля. Для Геннадия Семеновича всегда был положительным примером поступок Бориса Пастернака, отказавшегося выехать из страны за реальной зарубежной славой и определенного материально поощрения международного престижа. Это было по-русски очень понятно, и оценка этого художника для него несоизмеримо выросла, как, впрочем, и для многих почитателей Бориса Леонидовича. Пожилой человек по-своему уважал Солженицына и Ростроповича, потому как вдалеке от родины они продолжали переживать за страну, а Александр Исаевич очень символично отказался принять высший орден из рук Ельцина. А вот пример Бродского никогда не находил у него одобрения и, как ему казалось, нарочито восхваляемое его творчество с косноязычными тяжелыми фразами и подобострастием к Венеции не вызывало искреннего интереса. Он, конечно, помнил литературные передачи о нем прекрасно чувствующей поэзию Аллы Демидовой, которая тоже часто говорила, что с удовольствием проводит время в Париже, но не более трех месяцев – «Уж больно иное отношение там к происходящему». И потому отображение Аллой Сергеевной лирики одиночества Бродского не шли ни в какое сравнение с искренней чистотой Александра Блока или Ахматовой, знакомство и некое покровительство которой Бродский постоянно подчеркивал. Это, действительно, трудно представить, потому как характер знаменитой поэтессы совершенно не соответствовал тщеславным метаниям начинающего поэта и у нее никогда не было желания покинуть страну. Было в этом человеке нескрываемая обида и непонимание родины и еще что-то тщеславно-популистское – казаться модным на искренних сомнениях людей. Когда в семидесятые даровитый Евтушенко написал – «Красное знамя в грязных руках», это выглядело смелее, ближе к меняющемуся настроению масс, но в некоторой степени тоже отдавало популизмом. После отъезда Евгения Александровича в США в трудные 90-ые для страны годы эта красивая фраза реально вскрыла глубину истинного патриотизма привыкшего к вниманию поэта. По мнению пенсионера, его нежелание быть рядом с бедами людей и брошенной интеллигенцией явно попахивало меркантильным предательством и непониманием России. И, естественно, дальнейшее творчество Евтушенко вместо поэтического роста превратилось в «переосмысление» былых времен.

Рассказывая о площади Маяковского, ведущий программы, не преминул добавить, что этот поэт был ярким примером «того взбаламученного времени».

Тут Геннадий Семенович чуть не рассмеялся: