Шолохов

Нет, не потому колесит по этим просторам русский человек, что не умеет он, как немец, устроиться на своем клочке земли! Душа его так же широка и необъятна, как степи и леса Русской земли, и тесно ей за плетнями, заборчиками, межевыми столбами! Скучно русскому человеку высаживать у себя в палисаднике травяной газон, заливной луг привычней его глазам, кромка леса, во всю ширь охватываемая взором, так чтоб душа, как по мерке, точно вписывалась в многоверстный полукруг, и не терпит природный русак, когда что-то загораживает ему горизонт! От рождения по середине зрачков наших проведена Господом невидимая линия — это линия горизонта, за который мы идем на восход солнца свыше тысячи лет.

Михаил, очнувшись от дремоты и пытаясь, не просыпав махорку, свернуть самокрутку, вспомнил рассказ Харлампия Ермакова о том, как дед его привез себе из турецкого похода жену и на закате носил ее на руках к древнему кургану. Садились они рядком на верхушке и, обнявшись под зипуном, до самой темноты молча смотрели в степь. Мишка слушал тогда и не понимал: на что смотреть в этой степи? Теперь, словно прозревший после освежившего его краткого сна, вольно глядя на волнистую, размытую у горизонта линию холмов, кое-что начал он понимать. Были оба они степняки, и дед Ермаков, и турчанка, и оба, хоть и разных кровей, вышли из одного необъятного простора, прорезанного Великим Шелковым путем. Степь была их родина, а они — ее дети, потому и было им хорошо на вершине кургана вдвоем. Перед ними, обрамленное панорамой грандиозного заката, лежало не только пространство, но и время — тысячелетия, уходящие в еще более непостижимую даль, ко временам сотворения мира.

Михаил теперь чувствовал то же самое, что чувствовали казак и турчанка, которые, в отличие от него, ничего, вероятно, не знали ни о значении для человечества Великой степи, ни о путях, проложенных по ней земными цивилизациями. Но и он, в свою очередь, не ведал, что Тихий Дон, священная река русских казаков, а также все крупные реки на тысячу верст к западу — Днепр, Днестр, Дунай — получили название от древнего авестийского слова «дану», означающего «поток». Три тысячи лет назад здесь жили арийские племена, оставившие нам помимо имен рек слова «ясный» и «весть», как напоминание о своих сакральных книгах «Ясна» и «Авеста», и восходящие к ранним дням человечества сказания о Третьем сыне, Траэтане, прозванном у нас Иваном-дураком, о Матери-Сырой Земле, всегда готовой прийти на помощь доброму человеку, о морском и подземном царствах, о заколдованной царевне, спящей в подвешенном на цепях хрустальном гробу, о живой и мертвой воде, о сохранившемся и по сию пору под Киевом Змиевом вале, который будто бы есть гребень распаханной трехглавым и шестиглазым Змеем Закхеем межи, о чем рассказывает русская сказка «Межа».

Никто не знает, почему ушли арии из южнорусских степей, из «первой из лучших местностей», названной ими Арьян Вэджа — Арийский Простор. Но ушли, конечно же, не все, и часть крови древних ариев влилась в жилы русского народа, живущего по берегам великих Дану, от Дона до Дуная. И может быть, больше других походили характером и обычаями на своих далеких предков казаки — запорожские и донские. И даже не зная ничего ни о каких ариях, чувствовали они далекое родство, глядя на закате в бескрайнюю степь, на окрашенные в багрянец воды древних Дона и Днепра.

Стемнело. Путники решили заночевать в степи. Распрягли лошадей, развели костер. Потянуло запахом кулеша. И это все тоже было древним, как мир. Михаил лежал на полсти, смотрел в огонь. Думал он уже о Москве, о том, что его там ждет, о будущей жизни, об удивительных напутствиях отца Михаила — приснившегося ему или разговаривавшего с ним на самом деле.

Часть вторая Москва

I