Шолохов

Михаил, греясь у огня, разведенного артельщиками под чаном с асфальтом, хотел свернуть самокрутку из «Бюллетеня IV конгресса Коммунистического Интернационала № 32», как взгляд его упал на фразу: «…IV конгресс признает необходимым, чтобы товарищи, которые принадлежат до сих пор к масонству и которые ныне порвали с ним, не могли в течение двух лет занимать ответственные посты в партии. Только напряженная работа на пользу революции… может вернуть этим товарищам полноту доверия и восстановить их права на занятие в партии ответственных постов…» Михаил, забыв о махорке, впился глазами в брошюрку. Так, значит, Махно не привирал, когда говорил, что эти таинственные, всесильные масоны входят во все партии! Коммунисты сами, с трибуны Коминтерна, признают их существование в своих рядах, и мало того, что признают, еще и откровенно опасаются влияния масонов, ежели увольняют их с ответственных постов! Может быть, турнут и Резника, если тот масон, и его высоких покровителей? Поговаривали, он лично знаком с Троцким… Интересно, Троцкий — масон? Наверное, это станет ясно после 1 января, когда истечет последний срок масонам-коммунистам для выхода из лож. Но тогда, если верить Махно, большевики вступают в жестокий бой с могущественным, но невидимым «мировым правительством», способным под любым предлогом бросить на Советскую Россию до зубов вооруженные армии. Михаил задумался. Стало быть, он не ошибался, когда считал малосимпатичных ему лично большевиков единственной силой, способной не только разрушать Россию, как другие, но и по-настоящему, не кланяясь никому, управлять ею. «Степной орел» Махно откровенно признавался, что не хочет связываться с масонами, а белые, чьи газеты Михаил читал, когда была их власть на Дону, не печатали ничего похожего на нынешнюю резолюцию Коминтерна. Атаман Краснов, помнится, поругивал масонов и евреев, но не требовал от своих сторонников открыто порвать с масонством.

«Вы можете предложить мне другой флаг, кроме красного», — говорил на казачьем Круге Краснов, но ведь это его рассказ под удивительным для царского генерала названием «Мы пойдем впереди с красными флагами» читал Михаил в «Ниве» летом 17-го, когда еще шла война с немцами! Так говорил герой рассказа, молодой офицер-патриот: «Мы пойдем впереди с красными флагами, и солдаты пойдут за нами!» Что ж, угадал генерал, только несколько ошибся во времени. Тогда не пошли, а теперь, наверное, настало время!

— …Шолохов, мать твою! — оборвал его мысли голос старшого. — Тебе что здесь, читальня? А ну неси инструмент!

Михаил, так и не перекурив, окоченевшими пальцами сунул листочки за пазуху и побежал, путаясь в длинной шинели, к телеге с инструментом…

Ни в институт, ни на рабфак он поступить не сумел из-за «происхождения», судимости и отсутствия «пролетарского стажа». Уезжать домой несолоно хлебавши было стыдно, да и опасно — что-то еще придумает раздосадованный неудачей Резник? Попробовал устроиться на работу. В Бирже труда на Большой Бронной, очередь в которую надо было занимать с ночи, у него, одетого в шинель и кубанку, спросили: «Ваша профессия?» — «Продовольственный инспектор». — «Это что же такое?» — удивилась дама в окошечке с подкрашенными сердечком губами. «Это такая профессия, чтобы у голодных крестьян хлеб для вас, городских, отнимать», — зло подумал иззябший в очереди Михаил, а вслух сказал: «Специалист по сбору продналога на селе». «Значит, вы и «фином» можете быть?» — оживилась дама. «Да нет, — растерялся Михаил, — как я могу быть финном? Я русский, казак с Дона, их языка не знаю». Регистраторша залилась смехом: «Да нет же, вы не поняли! Я имею в виду — финансовым инспектором?» Михаил вновь, как и в 14-м году, испытал замешательство и конфуз перед насмешливой манерой москвичей. Ему бы, учитывая промелькнувшую в глазах у дамы заинтересованность, сказать: «Да, конечно, могу» и получить хотя бы на месяц, пока не обнаружится обман, работу, а он со своим донским простодушием сказал: «Не знаю, может быть, и сумею. Вообще-то на курсах нас не учили собирать налоги в городе». После этого регистраторша потеряла к нему интерес и предложила место чернорабочего в артели каменщиков.

Жил Михаил, как и в 14-м году, на Плющихе, в Долгом переулке, у давнего друга отца, бывшего коллежского советника Александра Павловича Ермолова, учителя пения в гимназии Шелапутина. Александр Павлович, узнав, что попытки Михаила поступить учиться закончились ничем, стал расспрашивать, чем он вообще интересуется. Михаил рассказал про Каргинский театр, про увлечение литературой. «А что, — задумчиво сказал Александр Павлович, — может быть, тебе надо попробовать себя на поприще литературы? Это, пожалуй, одна из немногих областей, где способности по-прежнему важнее происхождения. Своих писателей у большевиков пока мало, они разрешают печататься и небольшевикам. Сейчас снова журналы открылись, кружки. Сходи, позанимайся — а вдруг получится?»