Шолохов: эстетика и мировоззрение

Но герой русской литературы, несмотря на свою похожесть и близость к аналогичным персонажам европейской словесности все же нес в себе и иное начало. Одним из важнейших оснований для дальнейшего эстетического оформления героя писателем выступает некий общий для всех русских литературных персонажей материал, который, во-первых, был угнезден в самом языке и возникающем через него особым взглядом на человека, а, во-вторых, через этого героя пробивалась и реализовывала себя какая-то совсем неприличная с точки зрения литературной эстетики метафизическая назидательность и универсальность.

Вот, кажется, рассказ ни о чем – «Старосветские помещики» Гоголя, повествование о самой обыкновенной жизни самых обыкновенных людей, а по сути, как вспоминал об этом, умирая, Михаил Афанасьевич Булгаков, имея в виду себя (Мастера) и свою жену Елену Сергеевну (Маргариту): «Думал, что это смешно, а выходит, что Филимон и Бавкида – это и есть главное в жизни».

Резкое, стремительное возвышение в ходе повествования героя русской литературы, перерастание им своих рамок, конечно, не могло не раздражать западную гуманитарную мысль, зато точно отражало духовно-практическую сторону русского сознания: ничего в человеке не может быть простого и легко объяснимого. Человек (персонаж) больше и сложнее, что о нем думают другие люди и даже создавший его автор.

Мы говорим сейчас для простоты о прозаическом нарративе, но любой другой литературный род и жанр подвергались ровно такой же трансформации: «Горе от ума», «Медный всадник», «Борис Годунов», стихи Тютчева, Пушкина, Лермонтова и так далее по всему реестру русской литературы с большим или меньшим, но отклонением от нормы, привычных правил.

Поэтому парад героев русской словесности – это не просто паноптикум смешения жанров, стилей, способов описания человека, но потребность в попытке приблизиться к самому творцу в воссоздании такого своего подобия, через которое будет просвечивать его божественная бессмертная сущность.

Мировые проблемы космического разворота интересуют эту литературу, без этого и нет ее по существу. Каждый из писателей мыслит себя прямым представителем вечного начала на земле и раздает своим героям такие функции и свойства, по наличию которых им только и стоит, за небольшим исключением, отправляться, или в ад или рай. Из последних приключений русской литературы стоит упомянуть финальный роман Леонида Леонова «Пирамида», в котором уже прямо ангелы действуют в виде реальных героев. Вот тот самый предел, к которому всегда стремилась русская литература и получала в ответ поколения читателей, которые мыслили литературу именно что катехизисом, сводом нравственных правил, неким вариантом Евангелия и т.д.

Литературоцентричность русской цивилизации и соответственно всякого ее представителя была в квадрате, кубе увеличена к той точке очередного кризиса, о котором мы писали выше и который всегда наступал на рубеже веков. Этот кризис сейчас усилен прекращением существования цивилизации слова и замена ее цивилизацией цифры в мировом масштабе и безо всяких исключений. Этот надлом, который сейчас происходит с русским обществом, будет только усиливаться, поскольку испытанию подверглись и далее будут подвергаться все базовые ментальные ценности русского сознания.

Опоры на слово и веры слову больше не будет никакой в приближающемся пространстве искусственного интеллекта и бесконечного количества гаджетов, которые (пофантазируем) через внедренные в организм человека будут доставлять его мозгу всю необходимую информацию мгновенно и безо всяких усилий со стороны homo. И – главное – почти без посредства слова. Конечно, этот процесс будет происходит постепенно, этапами, но – по существу – он не оставим. Красота в виде особой линии, сочетания цвета, единственно и неповторимо соединенных слов в стихотворении будут не нужны, так как чувство удовольствия будет вызвано посылкой электрического сигнала в нейронную сеть человека. Причем, искусственный интеллект сможет это делать по своему выбору, по определенной программе, а не по решению самого человека.

При этом, пропадут три, по первой прикидке, вещи: право выбора самого человека той или иной информации, сомнение в ее правдивости или точности. И, наконец, в мире цифры не останется никакого места метафизике вечного. Бог умрет вторично, а вместе с этим начнет подгнивать на корню его подобие – сам человек.