Шопенгауэр за 90 минут

Единственный способ избежать зла – это ослабить проявления Воли внутри себя, которые приводят в движение аппетиты и желания, похоти плоти и тщеславие. Самоотвержение и уход из жизни – вот единственный выход. А если жить, то исповедуя стоический аскетизм. Здесь четко просматривается влияние на учение Шопенгауэра религии Востока. «Безрелигиозная религия» буддизма во многом является носителем подобного посыла. Аналогичное мышление пронизывает мудрость индусских мудрецов. Однако имеется едва заметная разница между советом Шопенгауэра и целью подобной восточной религии.

Уход в аскетизм, к которому призывает Шопенгауэр, – это что угодно, только не то, что имеют в виду восточные мудрецы (уже призыв к безвольному созерцанию произведений искусства – это не совсем то же самое, что медитация в позе лотоса). Именно способ, предлагаемый Шопенгауэром для преодоления Воли, отличает его учение от восточной мудрости. Шопенгауэр изъясняется всегда по-своему. Его стиль неповторим. Его сочинения исполнены житейской мудрости, изощренны и остроумны. Не хватает в них лишь духовности Востока. Стоицизм Шопенгауэра возвращается к своему исходному пункту – стоицизму древних, который получил распространение в среде высокоразвитого – в умственном смысле – высшего общества поздней Римской империи, во времена позорных кровопролитий, чувственной порочности и вырождения правящих августейших особ. Для Шопенгауэра усталость от мира и отвращение – скорее тога, чем набедренная повязка. Он во многом отстаивает то же самое поведение, однако если идти этим курсом, духовное просвещение не принесет искупления. Безвольное созерцание произведения искусства может дать нам эстетическое наслаждение, но это имеет мало общего с погружением в нирвану. Мы должны уйти от уродливого проявления Воли ради самосохранения (которое является одновременно и формой саморазрушения). Единственная наша награда сводится к пониманию того, что Воля зла, а весь этот мир скверная шутка за наш счет. Детище Шопенгауэра – это не какой-то там худосочный, осунувшийся, как скелет, мистик-эзотерик, а изысканно-утонченный джентльмен, завсегдатай художественных галерей.

В самом деле, во многом именно таким видел себя Шопенгауэр. Увы! Факты рисуют другую картину. Всю свою жизнь Шопенгауэр провел в мещанском уюте, мало в чем себе отказывая из тех обычных, смешных, нелепых нарядов столь богатого досугом времяпрепровождения. Костюмы его были сшиты вручную у портного из самых великолепных тканей, он расхаживал по ресторанам и частенько наслаждался обществом хорошеньких молоденьких женщин. Ни единого мига не помышлял он о том, чтобы жертвовать своей рентой ради какого-нибудь святого существования без экономки; он вечно ввязывался в интрижки низкого пошиба, обожал обильные трапезы. (Однажды он ответил своему сотрапезнику: «Сударь, я действительно ем втрое больше вас, но у меня и мозгов во столько же раз больше».) И все же при этом ему удавалось выкроить время на то, чтобы подвергнуть себя очередному хождению по выставкам в целях безвольного эстетического наслаждения.

Он был страстным поклонником изящной словесности, посещал концерты и художественные галереи, был заядлым театралом (не для того только, чтобы цеплять хористок).

У Шопенгауэра были вполне устоявшиеся взгляды на искусство, он также много писал на эту тему. На его вкус, наивысшей формой искусства является музыка, на втором месте стоит поэзия, а самая низшая форма искусства – это зодчество. (Легкие романтические романы вроде тех, что принадлежали перу Иоганны Шопенгауэр, вообще не значатся в этой художественной шкале.)

Завершив свою работу «Мир как воля и представление», Шопенгауэр отослал рукопись издателю с сопроводительной запиской: «Эта книга в грядущие времена станет источником вдохновения для создания сотен других книг и даст возможность их создать». Это оказалось крайне скромной оценкой. Впрочем, не сразу. В течение многих лет и даже десятилетий труд Шопенгауэра зримо оставался незамеченным. Через 16 лет после издания сочинения издатели сообщили Шопенгауэру, что весь небольшой тираж его шедевра почти полностью превратился в массу никчемной бумаги. Реакция Шопенгауэра на отсутствие признания современников была знаменательна: «Разве может музыкант рассчитывать на аплодисменты, если его публика состоит почти целиком из глухих?» Однако все это еще в будущем.