Шорохи

– Она в земле. Не позволяйте ей ее открывать! Нет! Я не хочу!

– Успокойтесь, Бруно. Вы успокоились?

– Д-да.

– Хорошо. Теперь спокойно, без эмоций, расскажите, что происходит дальше. Вы с матерью стоите перед дверью в земле. Что дальше?

– Она… открывает дверь!

– Дальше.

– Толкает меня туда.

– Продолжайте, Бруно.

– Захлопывает дверь. Запирает ее.

– Что там, за дверью?

– Темнота.

– Вы что-нибудь видите?

– Нет, ничего.

– Что дальше?

– Я пытаюсь выбраться.

– И что?

– Дверь слишком тяжелая. И на запоре.

– Бруно, это только сон?

– …

– Это только сон, Бруно? Или воспоминание? Ваша мать действительно запирала вас в темной комнате?

– Д-да.

– В подвал?

– Эта комната была под землей.

– Часто она это делала?

– Да.

– Раз в неделю?

– Чаще.

– Это было наказание?

– Да.

– За что?

– За то, что я… поступал… и думал… не как один.

– Один – кто?

– Один. Просто один. Один – и все.

– Хорошо, Бруно. Вы убедились, что не можете выбраться. Что делаете потом?

– Стою на верхней ступеньке и смотрю вниз, в темноту.

– Там есть ступеньки?

– Да.

– Куда они ведут?

– В ад.

– Итак, вы стоите и смотрите в темноту.

– И слушаю.

– Что вы слышите?

– Шорохи.

– Шепот?

– Может быть.

– О чем?

– Не знаю. Это не слова. Просто шорохи. Они шуршат.

– Кто «они»? Это люди?

– Не люди. Нет. Нет! Уберите их! Стряхните их с меня!

– Успокойтесь, Бруно. На вас ничего нет.

– Они лезут мне в нос! Господи! В рот!..

– Бруно!»

Странный, полузадушенный звук. И – тишина.

Радж выключил магнитофон.

– Мне еле удалось его разбудить.

– Но что же там было, в этом погребе? – спросил Джошуа.

– Не знаю. Я надеялся выяснить это в следующий раз. Но это оказалась последняя встреча.

* * *

Когда они летели в Холлистер на «Сессне» Джошуа, Тони произнес:

– Моя точка зрения на происшедшее претерпела изменения.

– Какие? – спросил адвокат.

– Раньше эта история казалась мне очень простой и выдержанной в черных и белых тонах: Хилари – жертва, Фрай – гнусный злодей. Но теперь я думаю: возможно, в каком-то смысле и Фрай – жертва.

– Я тебя понимаю, – сказала Хилари. – Когда я слушала эти пленки, мне было жаль его.

– Все это очень хорошо, – проворчал Джошуа, – если не считать того, что он чертовски опасен.

– Но ведь он мертв.

– Так ли?

* * *

Рита Янси жила в маленьком угловом домике на тихой улочке. Вдоль дорожки цвели осенние белые и желтые цветы.

Джошуа позвонил в колокольчик. За его спиной стояли Хилари и Тони.

Дверь открыла пожилая женщина с седыми волосами, скрученными жгутом на затылке. У нее было лицо в морщинах, живые ярко-голубые глаза и приветливая улыбка. На Рите Янси было голубое домашнее платье с белым передником и удобные старушечьи туфли. Она вытерла руки посудным полотенцем и спросила:

– Что вам угодно?

– Миссис Янси? – осведомился Джошуа.

– Да, это я.

– Меня зовут Джошуа Райнхарт.

Женщина кивнула.

– Я так и знала, что вы заявитесь.

– Я твердо решил поговорить с вами.

– Вы произвели на меня по телефону впечатление человека, который почти никогда не отступается от задуманного.

– Если вы мне откажете, – довольно подтвердил Джошуа, – я разобью палатку прямо у вас на крыльце.

Рита Янси вздохнула.

– Это не понадобится. После вашего вчерашнего звонка я все как следует обдумала и поняла, что вы ничего не можете мне сделать. Ничего. Мне семьдесят пять лет. В этом возрасте не сажают в тюрьму. Так что я смело могу рассказать вам то, что я знаю. Иначе вы не оставите меня в покое.

Горница Риты Янси – вот именно горница, как она ее назвала, вместо того чтобы воспользоваться более современным и менее пышным термином, – производила впечатление пародии на одну из тех скромных комнатушек, в которых приятным пожилым леди положено коротать сумерки жизни. Ситцевые занавесочки. На стенах развешаны полотенца с вышитыми вручную душеспасительными изречениями, цветами и птичками – свидетельство добропорядочности и дурного вкуса. Цветастый коврик. Коврики и накидки ручной работы на спинке дивана и сиденьях кресел. Каминные часы.

Хилари с Тони сели на самый краешек дивана, словно боясь соприкоснуться с накидкой. Джошуа удобно устроился в кресле. Сама хозяйка опустилась в, очевидно, свое любимое кресло, казавшееся продолжением ее самой. Хорошо бы, подумала Хилари, написать портрет миссис Янси, сросшейся с креслом, ставшей с ним одним целым – с шестью ногами и потертой бархатной кожей.

После непродолжительного молчания Рита Янси заговорила, и ее слова напрочь развеяли впечатление домашности:

– Какого черта ходить вокруг да около? Я не собираюсь убивать на эту мерзопакостную историю целый день. Внесем ясность. Вы хотите знать, за что Бруно Фрай платил мне по пятьсот баксов в месяц? Он платил за то, чтобы я держала язык за зубами. До него это делала его мать – целых тридцать пять лет, так что после ее смерти Бруно продолжил традицию. Должна признаться, я была изрядно удивлена. В наше время редкий сын станет раскошеливаться ради репутации своей матери, а если она откинула копыта – и подавно. Но он стал высылать мне чеки.

– Вы хотите сказать, что шантажировали мистера Фрая и его мать?

– Называйте как хотите. Платой за молчание или как вам будет угодно.