Шорты истории

Но постепенно, с годами, выкристаллизовался мой собственный круг друзей и ритуал еженедельных встреч. Как правило, мы собирались по пятницам. Либо у меня дома, где я жил с женой Татьяной и детьми, либо у Володи Дроздова и его жены Наташи. Приходили поэты Гек Комаров и Ирина Знаменская, знаток джаза Сергей Мелещенко, исследователь творчества Фёдора Крюкова Александр Заяц, бывали врач Саша Шишков, Дима Шнеерсон (тогда авангардный фотограф). Из Москвы приезжали поэты Саша Ерёменко, Александр Золотарёв, Владимир Салимон, писатель Володя Шаров, биолог Таня Леонова…

Вино

Пили почему-то тогда всякую дрянь, преимущественно портвейн. «Агдам», «Кавказ», «Три семёрки» под кодовым названием «Три топора», «33-й»… Даже «Солнцедар», которым, как говорили, лучше бы было красить заборы. Если не хватало, можно было выйти на улицу и купить у таксистов бутылку с наценкой. В крайнем случае, съездить в «Охотничий домик» к Коле Степанову. На совсем крайний – куда-нибудь в гости к знакомым. У меня даже была фраза в одном из стихотворных опусов: «Если здесь не будет пьянки, / Я поеду к лесбиянке».

Была в обойме напитков и так называемая «хищёнка» – медицинский или технический (гидратированный) спирт под сокращённым названием ГДР, который выписывали на работе «для протирки оптических осей».

В горбачёвские времена и позднее, в перестройку, когда с алкоголем, особенно с сухим вином, стало совсем плохо, покупали даже спирт» Ройял» А Виталий научился перегонять перечную настойку, отделяя на газовой плите вредные примеси от спиртовой основы. А ещё была какая-то овсяная настойка, которую рекламировала любимая сестра…

Поэзия

В качестве эпиграфа стихотворение В. Дроздова:

Облака прохудились. Неможется мне.
Друг бы, что ли, нахлынул, кривой не вполне.
Эпохальные планы обсудим.
Стукнет в стенку монеткой. Засветится дом.
Дождь закручен, как штопор. В стаканы плеснём.
Мир неплохо задуман по сути.

За стаканчиком, с минимальным количеством закуски (вот он, «алкогольный нонконформизм», по определению Довлатова), читались новые стихи, написанные присутствующими. Или просто те стихи, которые были тогда в «затруднённом доступе» – Цветаева, Мандельштам, Ахматова, Гумилёв, Ходасевич, Хлебников, Пастернак, Заболоцкий, Кузмин, Клюев, Вагинов, Аронзон, «Демоны и глухонемые» Волошина.

Чтобы не быть голословным, вот совсем чуть-чуть по отрывку из стихов моих тогдашних друзей. Стихи, которые помню до сих пор и люблю.

Гек Комаров:

До света борется с судьбой
челнок луны над головой.
Его двойник – само собой —
на повороте галс меняет.
И град на плахе жестяной
всю ночь беглянку догоняет.
Водой иль сушею спеши,
пока отсутствие души,
как самовольная отлучка,
По всем графам занесена.
Пока двурогая луна,
сия Канатчикова внучка,
бортами черпая, со сна
оторопев, сияет в оба.
И корпус звёздного звена
дрожит подобием озноба.

Владимир Дроздов:

Томясь тревогой, в полночь вышел я.
Ни тяжести, ни крыльев за спиною.
Непостижимый свет небытия —
звезда к звезде – развёрнут надо мною.

В руке держу неяркую свечу.

И взором разуметь не в силах чудо
небесной бездны, / в страхе не кричу.
Но эхо возвращается оттуда.

Ирина Знаменская:

 …О чём жалею?
Путь кремнистый
давно прорезал небеса,
туда вползают альпинисты,
вниз осыпая голоса.
Там в каждой туче – запах гари,
Там, дольний отрясая прах,
Рефрижератор закемарил,
Шофёр привстал на стременах…
И где пустыня внемлет богу,
Поправ ногою тормоза,
Он скалит фары на дорогу,
как в зубы взятые глаза.

Приезжала к нам из Кишинёва молдавская поэтесса Леонида Лари. Её стихи были таинственными, мистическими, полными музыки. Она подарила мне свою книжку и книжку Ирине Знаменской. Ирине она сделала надпись, где называла её «столБом русской поэзии»! Я надеюсь, что она имела в виду «столП».