Шоссе Линкольна

Они остановились на дорожке к дому Питерсенов, и Эммет хотел уже открыть дверь, но шериф не двинулся с места. Он сидел, положив руки на руль — так же, как директор колонии накануне.

Эммет ждал, когда заговорит шериф, и смотрел через ветровое стекло на шину, подвешенную к дубу на дворе. С детьми шерифа он не был знаком, но знал, что они взрослые; непонятно было, то ли эта шина — память об их детстве, то ли шериф повесил ее для внуков. А может, ее повесили еще до того, как шериф купил дом.

— Я подошел уже к концу вашей стычки, — сказал шериф, — но по виду твоей руки и лица Джейка могу предположить, что сам ты не усердствовал.

Эммет не ответил.

— Ну, может, ты счел, что тебе причитается, — продолжал шериф задумчивым тоном. — А может, пройдя то, что тебе пришлось пройти, решил, что пора для драк осталась позади.

Шериф посмотрел на Эммета, будто ожидая ответа, но Эммет молчал и продолжал смотреть на качели.

— Не против, если закурю у тебя в машине? — помолчав, спросил шериф. — Мэри больше не разрешает мне курить в доме.

— Я не против.

Шериф вынул из кармана пачку и щелчком выдвинул две сигареты, одну протянул Эммету. Эммет взял, шериф поднес зажигалку ему, потом себе. Из уважения к машине опустил стекло. Он затянулся, выпустил дым и сказал:

— Война почти десять лет как закончилась. Но некоторые из тех, что вернулись, ведут себя так, как будто она продолжается. Взять Дэнни Хогланда. Месяца не проходит, чтобы меня не вызвали из-за него. То драку затеет в придорожном ресторане, то симпатичной жене своей влепит пощечину в супермаркете.

Шериф покачал головой, словно недоумевая, что эта красивая женщина нашла в Дэнни Хогланде.

— А в прошлый вторник? Меня вытащили из постели в два часа ночи: Дэнни стоял перед домом Айверсонов с пистолетом, кричал о какой-то старой обиде. Айверсоны ничего не могли понять. А оказалось, обида была вовсе не на Айверсонов. На Баркеров. И стоял он не перед тем домом. И даже квартал не тот.

Эммет невольно улыбнулся.

— А вот другой край спектра. — Шериф показал сигаретой на какую-то невидимую аудиторию. — Ребята вернулись с войны и дали зарок, что больше никогда не тронут человека. Очень уважаю такую позицию. Право на нее они сполна заслужили. Штука в том, что, когда доходит до виски, Дэнни Хогланд по сравнению с ними — мальчик. Из-за них меня из постели не вытаскивают. Потому что перед домом Айверсонов, или Баркеров, или еще чьим-то они не стоят в два часа ночи. Они сидят у себя в комнате, в темноте, и тихо уговаривают бутылку виски. Я что хочу сказать, Эммет, — ни тот, ни другой способ жизни не кажется мне таким уж хорошим. Воевать все время нельзя, но и забывать нельзя, что ты мужчина. Можешь позволить избить себя раз-другой. Это твое право. Но, в конце концов, надо и постоять за себя — как ты умел.

Теперь шериф посмотрел на Эммета.

— Ты понял меня, Эммет?

— Да, сэр. Понял.

— Я слышал от Эда Рэнсома, ты уезжаешь из города…

— Завтра уезжаем.

— Ну, хорошо. Мы тебя почистим, и я съезжу к Снайдерам, чтобы тебя сейчас не донимали. И коли на то пошло, кто-нибудь еще тебя донимает?

Эммет опустил стекло и выбросил окурок.

— Да большей частью советами, — сказал он.

Дачес

Когда приезжаю в новый город, стараюсь понять расклад — план улиц и характер людей. В некоторых городах потребуются дни. В Бостоне понадобятся недели. В Нью-Йорке — годы. В Моргене, Небраска, хватит нескольких минут.

В плане город — правильная сетка, со зданием суда в центре. По словам механика, который подвез меня на своем тягаче, в тысяча восемьсот восьмидесятых годах старейшины неделю совещались, решая, как лучше назвать улицы, и решили — с видом на будущее, что улицы, идущие с востока на запад, назовут в честь президентов, а улицы с севера на юг — по породам деревьев. Как выяснилось, можно было — по временам года и по карточным мастям, потому что спустя семьдесят пять лет город остался тем же — четыре квартала на четыре.

— Здравствуйте, — сказал я двум женщинам, шедшим навстречу, и ни одна не ответила.

Не поймите меня превратно. В таких городках есть своя прелесть. И есть люди, которые предпочтут жить здесь, а не где-нибудь еще — даже в двадцатом веке. Когда хочешь, например, немного разобраться в мире. В большом городе носишься среди шума и грохота — и события в мире могут казаться случайными. А в городе такого размера, когда из окна падает рояль и прямо кому-то на голову, ты скорее всего знаешь, чем несчастный это заслужил.

В общем, Морген был такой городок, где если случается что-нибудь необычное, то собираются зрители. И вот, обхожу я здание суда и вижу, полукругом собрались граждане, прямо в подтверждение моих слов. За двадцать шагов вижу типичный срез местного электората. Рабочие с ферм в шляпах, вдовы с сумками, парни в рабочих брюках. И спешит туда же мать с коляской и малышом у ног.

Я бросил остаток мороженого в мусор и подошел посмотреть поближе. И кого я вижу в центре сцены? Эммета Уотсона — вот кого, и его донимает какой-то молодой гужеед, со своими гужеедскими обидами.