Шоссе Линкольна

Мистер Обермейер вынул несколько документов из папки. Он повернул их так, чтобы они смотрели на Эммета, и стал листать, объясняя смысл каждого раздела и подраздела, толкуя термины и показывая, где подписать, а где поставить инициалы.

– У вас есть ручка?

Мистер Обермейер дал свою ручку. Эммет подписал, не вчитываясь, и подвинул документы к нему.

– Это все?

– Есть еще один вопрос, – сказал банкир, убрав бумаги в папку. – Автомобиль в сарае. Проводя инвентаризацию, мы не нашли ни документов на машину, ни ключей.

– Зачем они вам?

– Второй заем твоего отца был взят не на конкретные сельскохозяйственные машины. А вообще на любое новое оборудование для фермы, и, боюсь, это распространяется и на автомобили.

– На этот – нет.

– Ну как же, Эммет?

– Не распространяется – это оборудование не отцовское. Оно мое.

Мистер Обермейер посмотрел на Эммета скептически и в то же время с сочувствием – что, на взгляд Эммета, никак не могло сочетаться на одном лице. Эммет достал из кармана бумажник и выложил на стол права.

Банкир взял их и пробежал глазами.

– Вижу, что машина на твое имя, но, боюсь, она куплена для тебя отцом.

– Нет.

Банкир посмотрел на Рэнсома, ища поддержки. Не получив ее, снова обратился к Эммету.

– Я два лета работал у мистера Шалти, чтобы купить машину. Строил дома. Крыл крыши. Ремонтировал веранды. Если хотите знать, даже помогал собирать новые шкафы у вас на кухне. Если не верите – спросите мистера Шалти. Короче, эту машину вы не заберете.

Обермейер нахмурился. Но когда Эммет протянул руку за правами, банкир отдал их без возражений. И, уходя со своей папкой, почти не удивился, что ни Эммет, ни мистер Рэнсом не потрудились проводить его до двери.

* * *

Когда банкир уехал, мистер Рэнсом вышел во двор ждать Салли и Билли, а Эммет пошел осматривать дом.

Большая комната, как и кухня, была опрятнее, чем обычно: подушки в углах кушетки, журналы стопкой на столике, отцовское бюро закрыто. Наверху в комнате Билли постель убрана, крышечки от бутылок и перья аккуратно разложены на полках, одно окно открыто для проветривания. Наверное, открыто окно и с другой стороны коридора, потому что тянет сквознячок и крутятся модели истребителей, висящие над кроватью: «спитфайр», «уорхоук» и «тандерболт».

Эммет смотрел на них с улыбкой.

Он собрал эти самолетики, когда был в возрасте Билли. Мама подарила ему набор в сорок третьем году – тогда Эммет с друзьями говорили только о боях в Европе и на Тихом океане, о Паттоне во главе Седьмой армии, штурмовавшей берег Сицилии, и о «Папе» Боингтоне и его эскадрилье «Черные овцы», донимавшей врага над Соломоновыми островами. Эммет собирал модели на кухонном столе с аккуратностью механика. Тонкой кисточкой, из четырех пузырьков эмалевой краски рисовал опознавательные знаки и номера на фюзеляжах. Закончив, выстроил самолеты на бюро косым строем, как они стояли бы на палубе авианосца.

Билли с четырех лет любовался ими. Бывало, вернувшись из школы, Эммет заставал брата стоящим на стуле перед бюро и разговаривающим на языке пилота-истребителя. Когда брату исполнилось шесть, Эммет с отцом подвесили самолеты к потолку над кроватью Билли – сюрприз на день рождения.

Эммет перешел в отцовскую комнату – там такой же порядок: кровать застелена, пыль с фотографий на бюро вытерта, занавески подвязаны бантиками. Эммет подошел к окну и поглядел на отцовские земли. Их распахивали и засевали двадцать лет; последний год земля отдыхала, и уже видно было неустанное наступление природы: полынь, амброзия, вернония укоренялись в поле. Оставь поля без ухода еще на несколько лет – и не догадаться, что землю когда-то возделывали.

Эммет покачал головой.

Неудачи…

Так сказал мистер Обермейер. Дела не поправить. И банкир был прав, отчасти. И уж если говорить о невезении, отцу Эммета хватало его с лихвой. Но Эммет знал, что не только в невезении было дело. Ошибок Чарли Уилсон наделал столько, что тоже хватило с лихвой.

Отец Эммета приехал в Небраску из Бостона в тысяча девятьсот тридцать третьем году с молодой женой и мечтой стать земледельцем. Двадцать лет он пробовал выращивать пшеницу, кукурузу, сою, даже люцерну и всякий раз терпел неудачу. Если культура требовала влаги, наступала двухлетняя засуха. Когда затевал светолюбивую, с запада ползли тучи. Природа безжалостна, можно возразить. Равнодушна и своенравна. Но если фермер каждые два-три года меняет культуру? Даже мальчиком Эммет понимал, что человек не соображает, что делает.