Шоссе Линкольна

В тридцатых, когда отец только сдружился с Патриком «Фицци» Фицуильямсом, Фицци был третьесортным актером второразрядного театрика. Обычно его выпускали читать стихи между актами, чтобы зрители не расходились, и он читал для них избранные куплеты патриотического или порнографического содержания, иногда переплетая их.

Но Фицци был настоящим ценителем слова, и первой его любовью была поэзия Уолта Уитмена. В тысяча девятьсот сорок первом он вдруг понял, что на носу пятидесятая годовщина смерти поэта, и решил отрастить бороду и купить широкополую шляпу в надежде убедить руководство, чтобы те позволили ему вдохнуть жизнь в слова поэта и почтить таким образом его память.

Бывают разные бороды. Бывает борода, как у Эррола Флинна, Фу Манчу, Зигмунда Фрейда, и, в конце концов, борода, как у амишей. По воле случая борода Фицци получилась такой же белой и густой, как у Уитмена, так что в широкополой шляпе и со светло-голубыми глазами он был вылитой «песнью о себе»[5]. И, когда он впервые выступил в этой роли в скромном театре в Бруклин-Хайтс, воспевая беспрестанно прибывающих иммигрантов, пашущих пахарей, копающих шахтеров и мастеровых, надрывающихся на бесчисленных заводах, – толпа рабочих впервые в его жизни аплодировала ему стоя.

В считаные недели все организации, которые планировали отметить годовщину смерти Уитмена, от Вашингтона в округе Колумбия до Портленда в штате Мэн, захотели заполучить Фицци. Он колесил вдоль северо-восточного побережья в вагонах первого класса, выступал в роскошных усадьбах, библиотеках, домах-коммунах, на собраниях грейнджеров и исторических обществ и за полгода заработал больше денег, чем Уитмен за всю жизнь.

Потом, в ноябре сорок второго, он вернулся в Манхэттен для повторного выступления в Нью-Йоркском историческом обществе, где в числе присутствовавших оказалась некая Флоренс Скиннер. Миссис Скиннер была видной светской дамой и кичилась тем, что о вечерах у нее говорит весь город. В том году она собиралась открыть рождественский сезон роскошным приемом в первый четверг декабря. Стоило только Фицци показаться на сцене, и ее словно громом поразило: с такой бородой и ласковыми голубыми глазами он станет идеальным Санта-Клаусом.

Само собой, когда несколько недель спустя Фицци появился у нее на вечере и на одном дыхании отбарабанил «Ночь перед Рождеством», а живот его трясся от смеха, как желе, праздничное настроение толпы перелилось через край. Ирландец в Фицци любил глотнуть всегда, когда приходилось проводить время на ногах, что в театральном мире было чуть ли не обязательным. При этом, благодаря тому же внутреннему ирландцу, щеки Фицци краснели, стоило ему напиться, что обернулось неожиданным подспорьем на вечере миссис Скиннер и стало убедительным довершением образа Санты.

На следующий день телефон на столе Неда Моузли – импресарио Фицци – не умолкал с рассвета до заката. Господа Ктоэтты, Чтоэтты и Зачемисы – все устраивали рождественские вечеринки и просто никак не могли без Фицци. Моузли, может, и был третьесортным импресарио, но понял, что его курица начала нести золотые яйца. До Рождества оставалось всего три недели, так что цена на Фицци росла в арифметической прогрессии. За вечер десятого декабря нужно было заплатить триста долларов – за каждый следующий сумма поднималась на пятьдесят баксов. Таким образом, появление Фицци-Клауса из печной трубы в канун Рождества стоило ровно тысячу. А если накинете еще пятьдесят, детям разрешат подергать его за бороду, чтобы рассеять их назойливые сомнения.

Само собой, когда в подобных кругах речь заходит о праздновании рождения Иисуса, деньги не имеют значения. Нередко на один вечер у Фицци было запланировано по три выступления. Уолт Уитмен канул в Лету, а Фицци шел в банк с веселым «хо-хо-хо».

Престиж Фицци как Санты для богатых рос с каждым годом, и, несмотря на то что работал он только в декабре, к концу войны Фицци жил на Пятой авеню, ходил в костюме-тройке и носил трость с серебряным набалдашником в виде оленьей головы. Вдобавок оказалось, что у порядочного числа светских барышень сердце при виде Святого Ника начинает биться быстрее. По этой причине Фицци не слишком удивился, когда после выступления в доме на Парк-авеню симпатичная дочка фабриканта спросила, нельзя ли заглянуть к нему как-нибудь вечерком.

В квартире Фицци она появилась в платье столь же соблазнительном, сколь и изысканном. Но, как выяснилось, мысли ее были далеки от романтики. Отказавшись от бокала, она объяснила, что «Прогрессивное общество Гринвич-Виллидж», в которое она входит, готовит крупное мероприятие к первому мая. Увидев Фицци на вечере, она вдруг поняла: со своей густой белой бородой он идеально подходит для того, чтобы открыть собрание декламацией отрывков из работ Карла Маркса.

Безусловно, Фицци был очарован ее обаянием, сражен ее лестью и побежден обещанием крупной суммы. Но все же в первую очередь Фицци был актером, и за это непростое дело – вдохнуть жизнь в старика-философа – он взялся с азартом.