Шотландский ветер Лермонтова

Эндрю пожелал нам доброй ночи и ушел, а мы стали готовиться ко сну. Гостевой домик явно построили совсем недавно, потому что ничего общего с замком он не имел – ни тебе картин на окнах, ни гобеленов, ни другой атрибутики… С другой стороны, к двум часам ночи нам было уже не до изысков – лишь бы упасть на что-то более-менее мягкое и закрыть глаза. Хотя я был настроен еще какое-то время провести за путевым дневником, чтобы потом не забыть каких-то деталей сегодняшнего дня – в особенности тех, что касались разговора в библиотеке.

– Макс, а Лермонтов говорил по-английски? – спросил Чиж, когда мы уже лежали в койках.

Я не стал напоминать про Вальтера Скотта, горячо обожаемого Михаилом Юрьевичем, и просто ответил на вопрос:

– Да, говорил. Кроме того, владел французским, немецким, латынью… и азербайджанским. Может, еще какие-то знал, не помню…

– Азербайджанским? – переспросил Вадим, глядя, как я вожу пальцем по экрану планшета.

– Ага. Он считал его не менее необходимым в Азии, чем французский – в Европе.

– Чудной он такой был, этот Лермонтов… – буркнул Чиж и захрапел.

– Чудной – не то слово… – тихо сказал я. – И очень, слишком сложный…

Холодной буквой трудно объяснить

Боренье дум. Нет звуков у людей

Довольно сильных, чтоб изобразить

Желание блаженства, пыл страстей…

* * *

1838

– Письмо вам, из самого Петерсбурга! – звонко воскликнул мальчишка, когда Уваров открыл ему дверь.

– Откуда? – пробормотал Петр Алексеевич, удивленный.

«Неужто Монго объявился?» – мелькнула шальная мысль.

И верно – письмо оказалось от Столыпина.

– Дадите чего, Петр Алексеевич? – осторожно поинтересовался мальчишка.

Уваров смерил его взглядом. Это был Васька, сын почтового извозчика, который забирал письма с тракта и доставлял их в Торопец. Отпрыск часто помогал отцу развозить посылки по городу, и сегодняшний день не стал исключением.

«За такую неожиданную весточку, пожалуй, и заплатить не грех…»

Пошарив в карманах, Уваров вытащил первую попавшуюся монетку и вложил ее в руку маленького почтальона:

– Держи, малый…

– Спасибо вам, Петр Алексеевич! – просияв, выпалил Васька и тут же скатился по лестнице, только его и видели.

Закрыв за мальчишкой, Петр Алексеевич вернулся в комнату и уселся за стол. Взяв из ящика канцелярский нож, он бережно вскрыл конверт и, развернув лист, углубился в чтение.

«Любезный Петр!

Je vous prie de pardonner (прошу простить, франц.), давно тебе не писал, но на то были свои причины, о которых я всенепременно расскажу при первой же встрече. Главная весть – М. Л. возвращается в город. Старушка Е. А. тому причиной, честь ей и хвала. Мы собираемся устроить М. Л. маленький сюрприз, искренне надеюсь, что ты нас поддержишь. Приезжай. М.».

Сердце Уварова забилось чаще.

«М. Л. – Михаил Лермонтов? Мишель возвращается? Дела…»

Пальцы Петра Алексеевича застучали по столешнице. Монго давно не писал – судя по обороту, который старый друг использовал в письме, случилось это не по воле Столыпина, а по причинам, от него не зависящим.

«Каким? Домашний арест? А, может, тоже ссылка?..»

В конце письма Монго указал день, время, адрес и имя хозяина – Шувалов Андрей Павлович. Уваров нахмурился. В гостях у Шувалова ему бывать не доводилось. Да, они встречались на собраниях кружка, но тогда Петр Алексеевич куда больше общался с Мишелем, Монго, Жерве и тем же Гагариным. В декабре 1836-го Шувалов был отправлен на Кавказ, где к нему два месяца спустя присоединился и попавший в опалу Лермонтов. Сам же Уваров вскорости тоже покинул Петербург: отец кузины Анны после случившегося с Мишелем спешно устроил Петра Алексеевича мелким чиновником в одну из канцелярий Псковской губернии, чтобы тот «не пропал для карьеры». Племянник не противился: ему самому хотелось хотя бы на время сменить обстановку. Служба позволила немного отвлечься от печальных мыслей, но ночами Уваров плохо спал и часто вспоминал о печальных событиях того февраля, когда погиб Пушкин. Петр Алексеевич никак не мог отделаться от чувства вины, не совсем, однако, понимая, чем оно вызвано: чиновник не предавал Лермонтова, но допускал, что злые языки при должном усердии могли убедить Мишеля в обратном.

«И вот, кажется, судьба дает мне шанс все исправить», – думал Уваров, глядя на письмо, лежащее перед ним на столе.

Он много раз представлял себе их новую встречу с Лермонтовым, и в каждой подобной фантазии Мишель был разочарован Петром Алексеевичем.

«Посмотрим, что будет в действительности…»