Шоу безликих

— Мам, ну пожалуйста! — умоляет он. — Только один разочек!

Она поворачивается к отцу.

— Это ты привела их в цирк, — говорит он. — И не смотри на меня так.

Мать холодно разглядывает инспектора манежа.

— Очень хорошо, маленький человечек, но кто поручится, что это твое так называемое угощение не отравлено? Откуда мне знать, вдруг ты, желая нам зла, задумал какую-то подлость? — На ее лице запечатлено выражение фальшивой заботы. Она заставляет его съежиться, играет с ним, как кошка с мышкой.

— О, мадам, никогда, никогда я не пожелал бы зла вам и вашей дорогой семье! Для меня ваш визит — великая честь.

— Тогда съешь что-нибудь сам, — отвечает она.

Он смотрит на нее, не зная, как поступить.

— Съешь! — повторяет она. — Например, ломтик этой жирной жареной картошки, которую ты пытаешься нам навязать, чтобы я убедилась, что она не отравлена.

Телекамера по-прежнему направлена на Сильвио, и все видят, как он берет один из маленьких промасленных бумажных кульков, двумя пальцами вытаскивает из него ломтик жареного картофеля и осторожно надкусывает. Мать смотрит на него с нескрываемым отвращением.

— А теперь напиток, — говорит она.

Инспектор манежа забавно кланяется, а затем берет стаканчик и через соломинку высасывает содержимое. Его щеки втягиваются, он неуверенно смотрит на мою мать.

— Очень хорошо, — говорит она, выдержав паузу. — Ты убедил меня. Мальчики, если вы уверены, что хотите попробовать эту дрянь, разрешаю сделать это, но только один раз. Разумеется, не из стакана, который был в его руках. Не прикасайтесь к нему.

Мать сунула руку в карман, вытащила черные перчатки, надела их и неторопливо разгладила на пальцах. Толпа, затаив дыхание, наблюдала за происходящим. Она взяла стаканчик и, с улыбкой глядя на Сабатини, встала.

— Этот был загрязнен, — говорит она и, сняв пластиковую крышку, выплескивает на инспектора манежа содержимое стаканчика. Кола стекает с его ушей, ресниц и носа. Его тщательно прилизанная прическа безнадежно испорчена.

Он стоит неподвижно, тогда как публика внизу начинает одобрительно вопить и топать ногами. Мать всегда точно знает, как угодить толпе.

Этот инспектор манежа, Сильвио Сабатини, и так невелик ростом, но в эти мгновения он кажется почти карликом. На его щеках выступают два багровых пятна. Под его ногами растекается лужица кока-колы. Он стоит, склонив голову.

— Можешь идти, — повелительно говорит ему мать. Но стоило ему отвернуться, как она вновь окликает его. — Инспектор!

— Да, мадам.

— Мои сыновья слегка разочарованы номером со львами. Налицо явное отсутствие действия, если ты понимаешь, о чем я. Сделай так, чтобы мы не разочаровались во второй раз. До сих пор эта цирковая программа была довольно скучной.

— Позвольте заверить вас, мадам, в следующем номере вы не будете разочарованы. Я позабочусь об этом.

Он почтительно отступает, кланяясь и кивая, и спускается вниз по лестнице; кока-кола все так же стекает с его лица.

В течение минуты или двух свет постепенно меркнет, а затем высоко под куполом рождаются красные и оранжевые вспышки. Там, над всей ареной, натянут тонкий трос. Из люка прямо в центре купола спускается трапеция.

Должно быть, это тот самый канат для главного номера программы. На нем наверняка будет выступать та самая девушка.

Целых два дня ее образ преследует меня. Он возникает передо мной, когда ночью я смотрю в окно, сияет в небе словно призрак. Он появляется в моем сознании даже днем, стоит только мне закрыть глаза. И вот сейчас эта девушка появится по-настоящему, танцуя на канате чуть выше моей головы.

Что имела в виду моя мать? Надеюсь, она не приказала Сабатини убить ее, верно? Нет, она не могла пожелать такого. Она бы ни за что этого не сделала. Я снова слышу его слова. Позвольте заверить вас, мадам, в следующем номере вы не будете разочарованы.

Я ошибаюсь. Должен ошибаться. Но почему в таком случае меня внезапно охватывает ужас? Когда начинается ее выступление, и девушка взлетает в воздух, я не могу избавиться от чувства, что вот-вот должно произойти нечто ужасное и неправильное…

Хошико

Мое выступление прошло на ура: я триумфально удерживаю равновесие на канате, восторженные вопли зрителей омывают меня, словно волны. Я встречаюсь взглядом с Сильвио, как вдруг он вытягивает руку и хватается за натянутый канат. Злобно ухмыляясь, он дергает его на себя и отпускает, посылая по тросу смертельную дрожь.

Я тотчас теряю равновесие и под дружные удивленные крики публики падаю головой вперед.

Мое спасение, по крайней мере, на мгновение — босые ноги. Пальцы сжимают канат, и я застываю над манежем вниз головой. Соскользнувший табурет с грохотом падает на арену и разбивается.

Я не могу раскачаться и выпрямиться. Если ослаблю хватку хоть на секунду, то сразу погибну.

Я зависаю прямо над ложей для почетных гостей. Она находится выше других и дарит зрителям в ней привилегированное положение — дальше от толпы и ближе к зрелищу.