Шоу маст гоу

Арсений стоит в узком проходе и чувствует, как холодные струйки пота текут у него по спине. Не от жары, и даже не от привычной слабости. Просто то, о чём говорят за опущенным пологом, непредставимо. Чудовищно. Немыслимо. Похоже, Человек-спрут прав и цирку действительно конец.

Сегодня ночью Мим поставил на кон в какой-то глупой карточной игре Шатёр.

И проиграл.

Он вчера долго общался с сиамскими близнецами-акробатами, а ведь всем известно, какие они азартные. Он же — слишком хороший Мим, не просто способный отобразить что угодно, а буквально вживающийся в отображаемое. Вот и вжился…

И проиграл-то не абы кому, а то ли каким-то важным бандитам, то ли представителям местной власти, впрочем, кто их тут различить способен? И сейчас цирковые пытаются что-то придумать. Они ведь не могут просто уйти. Арсений — мог бы, он не цирковой. Как и другие, недавно прибившиеся и ещё не успевшие срастись с цирком намертво. Или не захотевшие, как этот вот недавний урод со щупальцами. Вот уж кого гибель цирка точно не коснётся, такие везде выплывают. А Арсений не уйдёт. Пусть даже он и не цирковой. Он охранник, и этим всё сказано.

Арсению даже думать не хочется, что произойдёт, если выход не будет найден до момента пробуждения огромного зверя, которому вряд ли понравится, что какой-то там Мим проиграл его шкуру. От таких мыслей в груди начинает жечь, словно под рёбра набросали углей, и кашель рвёт горло когтистой лапой…

В паре шагов от Арсения в кожаной стене возникает щель, пропуская жиденькую волну мутно-серого дневного света и Губбермана. Щель тут же смыкается, Губберман щурится и моргает, привыкая к закулисному полумраку. Обнаружив Арсения, самодовольно щерится и проворно семенит в его сторону. Арсений непроизвольно вжимается в кожаную стену — ему не нравится гибкий прощелыга, словно бы начисто лишенный костей и совести. В его присутствии Арсению всегда хочется отодвинуться, а потом — вымыть руки.

На счастье, Губберман просто направляется в кабинет шапитшталмейстера. Мазнув Арсения липким взглядом, откидывает полог и проскальзывает внутрь. Его голос звучит приглушённо и тоже как-то липко:

— Я поговорил кое с кем… они не хотят неприятностей. Ребята, конечно, упёртые, но неглупые, а я постарался, чтобы дошло… Я был чертовски убедителен! Им не нужны лишние проблемы. А когда начали догадываться, с чем столкнулись…

— КОРОЧЕ.

— Они согласны взять деньгами. Вы бы знали, чего мне это стоило!

— СКОЛЬКО.

— Десять миллионов. И учтите, я торговался, как зверь!

— ВСЕГО-ТО.

— Золотом…

За пологом — тишина. Словно нет там больше живых людей, которым необходимо дышать.

Арсений давится кашлем.

Такое с ним часто бывает после припадков, особенно, перенервничать если. Иногда удаётся перетерпеть, загнав рвущее грудь клокотание поглубже, часто-часто сглатывая и дыша тоже часто и мелко, как дышат собаки. Но сейчас кашель берёт верх, дерёт нутро когтями до крови, заставляет выхаркивать ошмётки легких. Спотыкаясь и поминутно хватаясь рукой за ненадёжную стенку шатра, Арсений ковыляет в дальний угол, где его хрипы и надрывные кхеканья никому не будут мешать. Слабость делает ноги ватными и непослушными, лицо мокрое то ли от пота, то ли от слёз. «Черный газ» — жуткая дрянь, Арсению ещё повезло тогда, военврач так и сказал: «В рубашке ты родился, паря».

— Говорю вам, марсианец! Вылитый, только без клюва! Всё, как у товарища Уэллса описано, и кровь наверняка ночами сосёт, человеческую!

— Ох ты ж господи, страсти-то какие… и как его из клетки-то выпускают?! ведь страхолюдство, не приведи господь, а ну как он еще и голодный?..

— Ты, тётка, совсем отсталая! Господа нет, а есть лишь Революция!

Человек-спрут медленно и величаво ползёт мимо, делая вид, что не слышит. Если бы мог, он бы скривил ротовое отверстие презрительной ухмылкой. Но мимические мышцы у него отсутствуют с рождения, тут даже гениальный пластический хирург со смешной фамилией Моро оказался бессильным.

Сидение в бочке на сегодня закончено, можно какое-то время насладиться сухостью и теплом, готовясь к вечернему представлению. Которое состоится, не смотря ни на что.

Снаружи цирк живёт обычной жизнью — толпятся зеваки у зверинца уродов, не занятых в представлении, наиболее законопослушные и состоятельные граждане уже выстроились очередью перед кассой, носятся голоногие мальчишки, предлагая помочь и пытаясь пролезть на представление бесплатно. Человека-спрута они сторонятся — тоже, наверное, читали разное. Презрительно ухая, Человек-спрут ныряет под полог шатра.

За кулисами тоже царит вроде бы обычная ежевечерняя суета, но в ней уже явственно чувствуются посторонние тревожные нотки. Мим танцует в углу — то ли репетирует, то ли просто так, для удовольствия. Его движения слишком резки и изломаны, он часто замирает в какой-нибудь позе на минуту, а то и две. Рядом старуха гадает на картах, то и дело смешивая получившиеся расклады и хмурясь. Молоденькая гимнастка сидит на свёрнутом в рулон манежном ковре, спрашивает растерянно, ни к кому не обращаясь:

— И куда же мы теперь?