Шпага д'Артаньяна, или Год спустя

Тебе кажется, я беспощаден? Это не так: несколько лет назад я уже подарил жизнь суперинтенданту – в то утро, когда в моей воле было отнять её. Но я уступил это право Людовику Четырнадцатому, и безумец, право же, ничего не выиграл от отсрочки. А ведь щадя его, я рисковал не только собой: вышло так, что ради слепой чести министра я обрёк на гибель друга и предал Филиппа в час его торжества… О да, Никола Фуке поистине достоин обрести славу в веках, а иного пути для этого, кроме пожизненного заключения, я, увы, не вижу. К тому же вне тюремных стен он может стать слишком опасен, будучи посвящён в нашу тайну.

Да и, в конце концов, с чего бы мне быть к несчастному милосерднее собственной его матери? Тебе известна эта история, Пьер? Знаешь ли ты, что сказала родная мать Фуке, узнав об аресте сына? Нет? Так вот, послушай. Эта почтенная и, надо полагать, весьма набожная дама среагировала на печальное, казалось бы, известие следующим образом: «Благодарю тебя, мой Боже! Я всегда просила тебя о его спасении; вот и путь к нему!» Так-то, сын мой… Да услышит её Господь, аминь.

После этих слов Арамиса повисло долгое молчание, прервать которое д’Артаньян решился не сразу:

– Так вы уже отправили свои письма?

– Отослал, – кивнул Арамис, вытягивая ноги к огню, – губернаторам замков и крепостей Франш-Конте приказано сдаваться после символического сопротивления. Франция всё равно не имеет намерения удерживать провинцию. По первому же требованию союзников король откажется от претензий на неё. Вообще, я решил сделать подарок лично тебе, Пьер: французы получат только четыре крупных бельгийских города – те самые, под стенами которых ты особо отличился: Шарлеруа, Дуэ, Куртре и конечно же Лилль.

– Вы добились того, чего хотели, отец, – задумчиво произнёс юноша.

– Ты полагаешь? – прищурился Арамис.

– А разве нет?

– Ну-ну!.. Разумеется, добился, только не того, о чём ты думаешь. Если ты полагаешь, что целью всей моей жизни было поменять французских королей, так ошибаешься.

– Тогда что же? – улыбнулся д’Артаньян.

Арамис долго смотрел на него нежными отцовскими глазами, прежде чем ответить:

– Кто знает? Может быть, чтобы меня кто-нибудь назвал вот так, как зовёшь ты.

– Отец… – прошептал юноша.

– Тш-ш, – прижал палец к губам герцог д’Аламеда, – да, сын мой, я твой отец. И думается, в той же мере, что и д’Артаньян, и Атос, и Портос. Мы были единым целым, Пьер, и ты такой же родной сын всем нам, как и Рауль. Ничего, что их нет уже с нами, они, знаешь ли, там, – и он обратил взор ввысь, – ждут нас к себе. Сначала меня, а потом уж тебя…

– Так оно и будет, я верю в это, – прошептал и д’Артаньян, заворожённый таинственным величием момента.

Здесь, в гостиной, с высоких стен на них взирали портреты старшего д’Артаньяна, графа де Ла Фер, великолепного барона де Брасье и Рауля де Бражелона, привезённые из Блуа и Пикардии.

– Скоро, Пьер, ты повесишь здесь и мой портрет, – промолвил Арамис, – я уже заказал его Лебрену.

Юноша кивнул.

– И с этих стен, когда тебе будет плохо, Пьер, а такое может когда-нибудь случиться, хотя сейчас ты, конечно, прекрасен, богат и почти всемогущ, тебя всегда поддержит мой взгляд. Запомни это сейчас, ибо я твёрдо намерен после смерти поселиться в портрете Лебрена: он, право же, великий художник.

– Я запомню, герцог.

– Да пребудет с тобой наша сила, сын мой, – мощь четырёх воинов, не знавших поражений и вершивших династические дела Европы без участия королей. Ты молод, Пьер, а я уже на излёте, но тем лучше – ты станешь моим наследником.

– Не будем об этом, отец, – возразил гасконец.

– Хорошо, не будем, – медленно выговорил Арамис, – но, когда придёт мой час, я хочу умереть здесь, глядя на своих товарищей.

– А пока, отец, в вас нуждаются Франция и Испания.

– Ох уж эти государственные вопросы, – поморщился герцог д’Аламеда, – вечно они отвлекают от важных дел и раздумий. Но сегодня никакой политики: этой ночью я чествую павших друзей, и мне нет дела до остального человечества. Придёт время, и ты поймёшь, сын мой, что жить стоит только ради настоящего, ибо прошлого уже не вернёшь, а завтра может и не наступить. Ты юн, у тебя всё ещё впереди, но пойми: твоё будущее – это не более чем моё настоящее, у меня же будущего и быть не может. Ну и кто же я, человек без «завтра»?

– Вы – светлейший герцог д’Аламеда, правитель Испании и духовный наставник французского короля; человек, подаривший Европе согласие.

– Нет, – покачал головой Арамис, – всё не то.

– Почему? – живо спросил юноша.

– Да потому, что всего этого может достичь когда-нибудь кто-то другой.

– Не думаю, – улыбнулся д’Артаньян.

– Кто знает? Но одного у меня не станет оспаривать никто, и с тем я умру.

– Кто же вы, отец?

– Последний из мушкетёров Людовика Тринадцатого… – гордо произнёс Арамис. – И если это не почётнейшее звание в мире, то зря я, право же, спасал такой мир. Он весь не стоит этого плаща.

Эпилог