Шпага для библиотекаря

– Врать не буду, самого грызёт червячок. Но что-то подсказывает, что мы с ним ещё встретимся: слишком уж запутанная получилась история, и без Гжегоша мне в ней, похоже, не разобраться…

– Ну, воля ваша. – Ростовцев поднялся с бревна. – Как в народе говорят: «хозяин – барин. Хочет – живёт, хочет – удавится». Отпускайте с Богом своего ляха, и поехали…

– В Бобрищи? – уточнил я.

– Сначала туда. Но задерживаться на этот раз не будем – условимся с Антипом о совместных действиях, оставим там с казачками ещё и башкир – и назад, к Сеславину. Думаю, уговорить его устроить здесь основную базу отряда. Место-то какое удобное: и Смоленский тракт неподалёку, и мужички к нам по-доброму настроены, всегда помочь готовы. К тому же, французы о нём не знают, а которые знали – те уже ничего не расскажут. Да и агрегат этот самоходный не раз ещё нам сгодится, Никита Витальич!

– А всё же я не понимаю, почему ты меня отпускаешь. – сказал Гжегош, подтягивая подпругу. Видимо, поляк уверовал-таки, что никто не будет ни вздёргивать его на суку, ни отправлять с пленными за Урал, успокоился и перестал уснащать речь польскими оборотами. – Я ведь тебе враг, ты послан меня остановить, разве нет?

Я пожал плечами.

– Вот и Ростовцев удивляется. Но ему-то не объяснить, что никакой ты мне не враг, а такая же марионетка, и кто дёргает за ниточки – нам сие неизвестно, ни тебе, ни мне. А узнать очень хочется, и сделать это вдвоём, пусть и действуя порознь – куда больше шансов. То до того, что ты задумал помогать Наполеону – в моих глазах это никакое не преступление. Во-первых, ты поляк и по-другому поступить не мог, а во вторых…

«…сказать, или не стоит? Пожалуй, сказать…»

– А во-вторых, очень сомневаюсь, что помощь Наполеону – особенно теперь, после Бородина и неизбежного разложения Великой Армии в Москве – пойдёт России во вред. Если предположить, что историю нашего с тобой мира это не затронет, и, значит, можно не церемониться – то подобные изменения будут направлены только против… ну, да ты сам знаешь, против кого.

– «Англичанка гадит»? – ехидно ухмыльнулся Гжегош. – Вы, москали, не меняетесь…

Всё-таки он отлично знал историю, в том числе, и нашу. Да и в плане литературы не отставал – сумел же с ходу опознать Булгарина и понять, что можно от того ожидать…

– И, кстати, – он закончил подтягивать подпругу и взялся за пряжки на путлищах[38], – с чего ты взял, Никита, что я, даже если и узнаю, поделюсь с тобой?

– А куда ты денешься? Кто бы ни были наши кукловоды – сила за ними громадная, я даже вообразить боюсь, какая. А значит, вдвоём с них спросить будет проще, не находишь?

– Вдвоём… – поляк покачал головой. – Если всё так, как ты говоришь – то тут, что вдвоём, что вдвадцатером, значения не играет.

– Не имеет.

– Что? – удивился он.

– Говорят либо «роли не играет», либо «значения не имеет». Русский тебе ещё учить и учить, ясновельможный пан…

– Ничего, и так сойдёт. – ухмыльнулся Гжегош. – Если смешивать русские слова с польскими, и при этом выдавать себя за сбежавшего из Сибири потомка польских ссыльнопоселенцев – проглотят и не подавятся. Я уже пробовал. Опять же, при необходимости можно перейти на скверный французский. Тебе, Никита, в плане языка, как бы не тяжелее придётся!

Я пожал плечами и отвернулся. Солнце стояло над озерком почти в зените – полдень. Жаркий, почти летний сентябрьский полдень 1812-го года.

– О способах связи договариваться не будем? – спросил Гжегош.

– Как ты себе это представляешь? – удивился я. – Писать на востребование на Главпочтамт? Так еще неизвестно, есть он в Москве или нет. А если бы и был – так его скоро спалят вместе со всем прочим. Что до Петербурга – то когда я там окажусь… и окажусь ли вообще?

– Твой поручик упоминал о родительском имении – где-то под Ростовом, кажется. Вполне можно туда писать, если будет необходимость.

– Что ж, разумно. – я назвал Гжегошу деревню, где располагалось имение Ростовцевых. – Только связь будет односторонней – я-то не знаю, куда тебе писать в случае чего.

– Так я и сам этого не знаю. – хохотнул поляк. – Может, в Варшаву, может, в Париж, а может и вовсе в Филадельфию. Обещаю в первом же письме указать обратный адрес.

Он поправил вальтрап – уланский, тёмно-синий, с красно-золотой каймой – и легко взлетел в седло. Ножны сабли громко звякнули о стремя.

– Ну, до видзенья, хлопаки! – Он махнул рукой мне, потом Рафику. Армянин, не понимавший моего решения отпустить пленника, отвернулся, старательно сделав вид, что ничего не заметил. – Остальным нашим передайте привет – и непременно скажите, что я не пшепрашам… не прошу извинения за своё предательство… или как они там его восприняли. У каждого здесь своя правда и своя война – и она, учти, только начинается!

Он повернул кобылу – та громко всхрапнула, и мотнула гривой, – и пустил её вскачь по лесной тропе. Я проводил его взглядом, повернулся, и пошёл к телеге, возле которой суетились казачки и стояли, привязанные, наши с Рафиком и Ростовцевым кони.

В одном Гжегош прав: всё ещё только начинается…

Москва, февраль-март 2022 г.